Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

105: «История» Тацита

105–107: Вторая война Траяна с даками

111: Плиний Младший — куратор Вифинии

113: Форум и колонна Траяна

114–116: Походы Траяна против парфян

116: Анналы Тацита; «Сатиры» Ювенала

117–138: Принципат Адриана

119: «Жизнеописания цезарей» Светония

121–134: Адриан объезжает Империю

134: Расцвет юриста Сальвия Юлиана

138–161: Принципат Антонина Пия

139: Мавзолей Адриана

161–180: Принципат Марка Аврелия Антонина

161–169: Совместное правление с Луцием Вером

161: «Установления» (Institutiones) Гая

162–165: Война с Парфией

166–167: Вспышка чумы в Империи

166–180: Война с маркоманами

174 (?): Марк пишет «Размышления»

175: Мятеж Авидия Кассия

180: Смерть Марка Аврелия

180–192: Принципат Коммода

183: Заговор Луциллы

185: Казнь Перенниса

189: Голод; казнь Клеандра

190: Пертинакс — префект

193 (первое января): Убийство Коммода

ГЛАВА 11

Правление Августа

30 г. до н. э. — 14 г. н. э.

I. ПУТЬ К МОНАРХИИ

ИЗ АЛЕКСАНДРИИ Октавиан уехал в Азию и продолжил там перераспределение царств и провинций. Вплоть до лета 29 г. до н. э. он оставался за пределами Италии. Там его приветствовали и славили почти все классы, видя в нем спасителя; триумф справлялся им в течение трех дней. Врата храма Януса были закрыты в знак того, что Марс наелся досыта. Прекрасный полуостров был истощен двадцатью годами войны. Крестьянские хозяйства пришли в запустение, города претерпели не одну осаду или разграбление, бо́льшая часть богатств была расхищена или уничтожена. Административная и полицейская службы отсутствовали; по ночам разбойники выходили на улицы и угрожали жизням и имуществу граждан; дороги кишели грабителями, которые похищали путников и продавали их в рабство. Торговля замирала, капиталовложения прекратились, процентные ставки взмыли вверх, цены на собственность падали. Нравы, распустившиеся в эпоху богачей и их роскошеств, ничуть не улучшились в результате лишений и развала, потому что немногие условия способны оказать такое разлагающее влияние на человеческую мораль, как бедность, пришедшая на смену богатству. Рим был полон людей, которые потеряли свое место и опору в экономике, а вслед за тем и свою нравственную устойчивость: солдат, которые отведали приключений и научились убивать; граждан, чьи сбережения были поглощены налогами и инфляцией военного времени и которые тратили свое время на бессмысленное ожидание каких-то противоположных прежним течений, способных вернуть им утраченное изобилие; женщин, чьи головы вскружила свобода, повлекшая за собой рост числа разводов, абортов и адюльтеров. Бездетность становилась все более распространенным явлением, будучи выражением упадка жизненной активности; пустое умствование рядилось в одежды пессимизма и цинизма. Это — неполная картина тогдашнего Рима, но в его крови уже пылал этот опасный недуг. На море снова объявились пираты, ликуя при виде самоубийства государства. Города и провинции зализывали раны после непрерывных вымогательств Суллы, Лукулла, Помпея, Габиния, Цезаря, Брута, Кассия, Антония и Октавиана. Греция, ставшая полем боя, лежала в развалинах; Египет был разграблен; Ближний Восток кормил сотни армий и умаслил тысячи полководцев; покоренные народы ненавидели Рим как господина, растоптавшего их свободу, но не предоставившего взамен ни безопасности, ни мира. Что будет, если среди них появится новый вождь, который поймет, что силы Италии исчерпаны, и объединит их усилия в новой освободительной войне против Рима?

Когда-то мужественный сенат столкнулся с такими же опасностями, собрал надежные легионы, нашел для них способных командиров и взял на себя руководство, распоряжаясь делами дальновидно и по-государственному. Но от сената осталось одно название. Великие семейства, которые некогда наполняли его силой, вымерли в результате войн и бесплодия, и традиции государственного искусства не были переданы всадникам, солдатам и провинциалам, пришедшим на их место. Новый сенат с благодарностью уступил свои главные полномочия тому, кто стал умом государства, взял на себя ответственность и лидерство.

Октавиан колебался перед тем, как окончательно уничтожить старую конституцию, и Дион Кассий изображает его беседу на эту тему, участниками которой были Меценат и Агриппа. Поскольку, с их точки зрения, все формы правления представляли собой олигархию, существо вопроса заключалось для них не в том, между какими видами государственного устройства предстоит сделать выбор — будь то монархия, аристократия или демократия; им предстояло решить, какой из видов олигархии (в данном месте, в данное время) следует предпочесть: олигархию монархического типа, основывающуюся на армии, аристократического, фундаментом которой являются наследственные привилегии, или демократического, опирающуюся на процветающий класс дельцов. Октавиан соединил все эти типы в «принципате», в котором присутствовали как составные части теории Цицерона, прецеденты Помпея и политика Цезаря.

Народ отнесся к принятому решению с философским спокойствием. Люди больше не были горячими поклонниками свободы, они устало желали безопасности и порядка; любой мог встать во главе Империи, если при этом гарантировал им зрелища и хлеб. Они смутно понимали, что неуклюжие комиции, опутанные коррупцией и измученные насилием, не способны управлять Империей, восстановить благосостояние Италии, даже просто вести текущие римские дела. Трудности, с которыми сталкивается свобода, многократно возрастают по мере того, как расширяется охватываемая ею территория. Когда Рим перестал быть городом-государством, масштабы Империи с неизбежностью вели к тому, что придется подражать Египту, Персии и Македонии. Из вылившейся в индивидуализм и хаос свободы новое правительство, которое предстояло создать, должно было выковать новый порядок для своего расширившегося царства. Все Средиземноморье лежало в беспорядке у ног Октавиана, дожидаясь прихода истинного правителя.

Он преуспел там, где Цезаря подстерегла неудача, потому что был более терпелив и хитер, потому что понимал стратегию слов и форм, потому что хотел продвигаться не спеша и осторожно в тех областях, где его дядюшка, подгоняемый недостатком времени, вынужден был резать по живому и нагнетать темп, стремясь в полгода провести реформы, которых хватило бы по меньшей мере на целое поколение. Кроме того, у Октавиана были деньги. Когда он перевез египетскую казну в Рим, говорит Светоний, «денег стало так много, что процентная ставка упала с двенадцати до четырех процентов, а цены на недвижимость выросли многократно». Как только Октавиан дал понять, что права собственника вновь священны, что он покончил с проскрипциями и конфискациями, деньги вышли из подполья, смелее стали осуществляться капиталовложения, торговля наращивала свои обороты, богатство снова стало возрастать, и некоторая его часть просочилась даже к рабочим и рабам. Все италийские сословия с радостью узнали, что Италии суждено остаться главенствующей областью, а Риму — столицей Империи; что угроза восстания Востока на время предотвращена; что мечта Цезаря о содружестве государств была потихоньку отвергнута в пользу возвращения к привилегиям господствующей расы.

Из преизобильной добычи Октавиан прежде всего уплатил все свои долги солдатам. Он держал на