Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди

мне пришлось начать преподавание. По бедности общеобразовательной подготовки мои коллеги превзошли меня. Но любовь к языкам родины, уверенность в своих способностях как учителя, а также невежество учеников и, более того, их великодушие сослужили мне службу.

Все мальчики-тамилы родились в Южной Африке и поэтому очень слабо знали родной язык, а письменностью не владели вовсе. Мне пришлось учить их письму и основам грамматики. Это было довольно легко. Мои ученики знали, что в разговоре по-тамильски превосходят меня, и, когда меня навещали тамилы, не знавшие английского языка, ученики становились моими переводчиками. Я весело справлялся со своим делом потому, что никогда не пытался скрыть свое невежество от учеников. Во всем я являлся им точно таким, каким был на самом деле. Поэтому, несмотря на свое колоссальное невежество в языке, я не утратил их любви и уважения. Сравнительно легче было обучать мальчиков-мусульман языку урду. Они знали письмо. Я должен был только пробудить у них интерес к чтению и улучшить их почерк.

Большинство детей были неграмотными и недисциплинированными. Но в процессе своей работы я обнаружил, что мне приходится очень немногому учить их, если не считать того, что я должен был отучать их от лени и наблюдать за их занятиями. Поскольку с этим я вполне справлялся, то я стал собирать в одной комнате детей разных возрастов, изучавших различные предметы.

В учебниках я никогда не испытывал потребности. Не помню, чтобы я извлек много пользы из книг, находившихся в моем распоряжении. Я считал совершенно ненужным обременять детей большим числом книг и всегда чувствовал, что истинным учебником для ученика является его учитель. Я помню очень немногое из того, чему мои учителя учили меня при помощи книг, но до сих пор свежи в памяти вещи, которым они научили меня помимо книг.

Дети усваивают на слух гораздо больше и с меньшим трудом, чем зрительно. Не помню, чтобы мы с мальчиками прочли хоть одну книгу от корки до корки. Но я рассказывал им то, что сам усвоил из различных книг, и мне представляется, что они до сих пор не забыли этого. Дети с трудом вспоминали то, что выучили в книгах, но услышанное от меня могли повторить легко. Чтение было для них заданием, а слушание моих рассказов, если мне удавалось сделать мой предмет интересным, – удовольствием. А по вопросам, которые они мне задавали в результате таких бесед, я судил об их способности понимать.

XXXIV. Воспитание духа

Духовное воспитание мальчиков представляло собой гораздо более трудное дело, чем их физическое и умственное обучение. Я мало полагался на религиозные книги в деле воспитания духа. Конечно, я считал, что каждый ученик должен познакомиться с основами своей религии и иметь общее представление о Священном Писании, и поэтому делал все, что мог, стараясь дать детям такие знания. Но это, по моему мнению, составляло лишь часть интеллектуального обучения. Задолго до того, как я взялся за обучение детей на ферме Толстого, я понял, что воспитание духа – особая задача. Развить дух – значит сформировать характер и подготовить человека к работе в направлении познания Бога и самопознания. Я был убежден: любое обучение без воспитания духа не приносит пользы и может даже оказаться вредным.

Мне известен предрассудок, что самопознание возможно лишь на четвертой ступени жизни, то есть на ступени саньяси. Однако все знают, что тот, кто откладывает приготовление к этому бесценному опыту до последней ступени жизни, достигает не самопознания, а старости, которая равнозначна второму, но уже несчастному детству, и влачит жалкое существование на этом свете. Я хорошо помню, что придерживался этих взглядов уже в то время, когда занимался преподаванием, то есть в 1911–1912 гг., хотя, возможно, тогда и не выражал эти идеи точно такими же словами.

Каким же образом можно дать детям духовное воспитание? Я заставлял детей запоминать и повторять наизусть гимны, читал им нравоучительные книги. Но все это меня далеко не удовлетворяло. Больше сблизившись с детьми, я понял, что не при помощи книг надо воспитывать дух. Подобно тому как для физического обучения необходимы физические упражнения, а для интеллектуального – упражнения интеллекта, воспитание духа возможно только путем упражнений. Выбор этих упражнений целиком зависит от образа жизни и характера учителя. Учитель всегда должен соблюдать осторожность независимо от того, находится ли он среди своих учеников или нет.

Учитель может своим образом жизни воздействовать на дух учеников, даже если живет за несколько миль от них. Будь я лжецом, я не смог бы научить мальчиков говорить правду. Трусливому учителю никогда не удастся сделать своих учеников храбрыми, а человек, чуждый самовоздержанию, никогда не научит учеников ценить благодетельность самовоздержания. Я понял, что неизменно должен быть наглядным примером для мальчиков и девочек, живущих вместе со мной. Таким образом, они стали моими учителями, и я знал, что обязан быть добропорядочным и честным хотя бы ради них. Мне кажется, что растущая моя самодисциплинированность и ограничения, которые я накладывал на себя на ферме Толстого, являлись по большей части результатом воздействия на меня моих подопечных.

Один из юношей был крайне невоздержан, непослушен, лжив и задирист. Однажды он разошелся сверх всякой меры. Я был раздражен. Я никогда не наказывал учеников, но на этот раз очень рассердился. Я пытался урезонить его. Но он меня не слушал и даже пытался перечить. В конце концов я схватил попавшуюся мне под руку линейку и ударил его по руке. Я весь дрожал, когда бил его. Он заметил мое состояние. Для всех детей мое поведение было совершенно необычным. Юноша заплакал и стал просить прощения. Он плакал не от боли; он мог бы отплатить мне тем же (это был плотно сложенный семнадцатилетний юноша); но он понял, как я страдаю от того, что приходится прибегать к насилию. После этого случая мальчик никогда больше не смел ослушаться меня. Но я до сих пор сожалею, что прибег к насилию. Боюсь, что в тот день раскрыл перед ним не свой дух, а грубые животные инстинкты.

Я всегда был противником телесных наказаний. Помню только один случай, когда побил одного из своих сыновей. Поэтому до сего дня не могу решить, был ли прав, ударив того юношу линейкой. Вероятно, нет, так как это действие было продиктовано гневом и желанием наказать. Если бы в этом поступке выразились только мои страдания, я считал бы его оправданным. Но в данном случае побудительные мотивы были весьма различны.

Этот случай заставил меня подумать о более