Пропавшие без вести. Хроники подлинных уголовных расследований - Алексей Ракитин

решение отказаться от всех своих слов, произнесённых в здании ФБР на Лексингтон-авеню 11 июля. А именно — он не покупал снотворное в аптеке Гарри Кейна, и, соответственно, Анна Куприянова в это время не ждала его в автомашине, он не поддерживал с Анной интимных отношений, не планировал переезд с нею в Канаду и так далее. Увидев, как при этих словах изменилось лицо инспектора, Уилльям поспешил добавить, что отдаёт себе отчёт в полной утрате всякого доверия к собственной персоне, но тем не менее считает необходимым оповестить об этом отказе мистера Коннелли, ибо искренность должна быть превыше вежливости. Не так ли? Парсонс предложил Коннелли прямо сейчас сесть за его — Парсонса — письменный стол и на пишущей машинке напечатать текст отказа от ранее сделанных Уилльямом признаний и придать сказанному такую форму, какую он посчитает наилучшей, и получившийся текст они вместе подпишут.

Коннелли, не проронивший во время монолога Парсонса ни единого слова, молча сел к пишущей машинке. Он быстро набил нужный текст, но уже в самом конце работы заметил, что Парсонсу надлежит каким-то образом объяснить, почему же он ранее позволял себе говорить неправду. Уилльям помялся и произнёс фразу, которую Коннелли внёс в текст без какой-либо правки. Сказанное звучало так: «Причина, по которой я сказал, будто купил этот хлороформ ранее, хотя на самом деле я его не покупал, по моему мнению, была во всём обусловлена моей слабостью и отсутствием мужества в попытке спасти свою собственную шкуру».[13]

Вот уж воистину, ни прибавить, ни отнять!

Впрочем, это был отнюдь не конец спектакля. Перед тем, как подписать получившийся текст, Парсонс пригласил в кабинет Анну Куприянову и предложил ей ознакомиться с его заявлением. Коннелли, наблюдавший за происходившим на его глазах шоу, не мог поверить в то, что Парсонс до такой степени потерял лицо и даже не пытается изобразить хотя бы минимальную самостоятельность при принятии решений. Куприянова, нисколько не смущаясь, прочла заявление Парсонса, удовлетворённо заулыбалась и разрешила подписать бумагу. Что Уилльям и проделал.

Коннелли в своём телефонном докладе Гуверу, сделанном вечером того же дня, отметил, что сладкая парочка выглядела чрезвычайно довольной. Им казалось, что они отыскали очень ловкий ход, посредством которого можно обесценить всё, сказанное Парсонсом ранее. Однако парочка упустила из вида один очень важный момент, который в древнеримском праве выражался юридической формулой «factum infectum fieri nequit». При буквальном переводе это словосочетание означает «что сделано, то сделано», однако употребляется оно немного в ином смысле — «бывшее нельзя объявить небывшим». Оттого, что 15 июля Парсонс заявил об отзыве своих слов, зафиксированных 11-го числа нотариусом ФБР, сказанное тогда никуда не исчезло. И оформленный тогда «стейтмент» юридической силы не потерял. Если говорить о юридической ничтожности, то ничтожным являлось именно заявление от 15-го числа! И если Анна Куприянова, будучи человеком, выросшим вне англо-американских правовых понятий и норм, этих нюансов не понимала, то Парсонс понимать-то должен был! Он всё-таки престижный университет закончил…

Тем не менее и Куприянова, и Парсонс пребывали в совершеннейшем восторге, они даже не пытались скрыть от инспектора ФБР обуревавшие их эмоции. Анна, по-видимому, всерьёз считала, что обвела Коннелли вокруг пальца и теперь-то Бюро ничего не сможет ей противопоставить. Женщина потеряла самоконтроль до такой степени, что принялась выговаривать Эрлу Коннелли свои претензии в адрес полиции и Федерального Бюро расследований. Мол-де, вели они расследование неправильно, спрашивали одно и то же по десять раз, ходили по всему дому, носы совали во все углы, выискивали противоречия в ответах, а эти допросы в здании ФБР продолжительностью по 20 часов — это вообще пытка! До этого Куприянова демонстрировала в отношении «законников» лояльность, пусть не очень-то искреннюю, но всё же готовность помогать Правосудию, но вот теперь маски были сброшены, и женщина показала своё истинное лицо — злобно-холерическое и одновременно торжествующе-самодовольное.

Коннелли уехал, увезя с собою текст заявления Уилльяма Парсонса, однако для обитателей «Лонг медоу» день на этом не закончился. Их ждали во всех отношениях неожиданные новости, которые оказались связаны с появлением Веры Голован, подруги Куприяновой, этнической русской, вышедшей замуж за чешского инженера Матислава Голована (Matislav Golovan). Вера и Анна познакомились лет 6 или 7 назад ещё до того, как последняя переехала в «Лонг медоу» из Нью-Йорка.

Голован проживала в нью-йоркском пригороде Флашинге (Flushing) на 195-й стрит. В тот день — то есть 15 июля — она получила письмо, отправленное накануне из города Элизабет, штат Нью-Джерси. На оборотной стороне конверта имелась надпись от руки, гласившая: «Пожалуйста, скорее доставьте это лично Анне Куприяновой». Что Голован и сделала.

Дабы не путать читателя, сразу внесём ясность — это была очередная хитроумная проделка Эрла Коннелли, призванная посеять недоверие и раздор между подозреваемыми. Убедившись в том, что письмо, написанное от имени «Пола Джонса», цели не достигло и конфликт не спровоцировало, инспектор принял решение продолжить свою «игру на нервах». Теперь письмо было направлено Анне Куприяновой, и написано оно было… от имени некоей женщины «Мэри», выдававшей себя за сестру того самого «Пола Джонса», что якобы похитил Элис Парсонс. О том, что послание подготовлено и отправлено Федеральным Бюро расследований, знали, быть может, человек 5 или 6 — Директор Гувер, инспектор Коннелли, начальник нью-йоркского управления Уитли и несколько человек из технической службы, подготовившие и отправившие письмо по почте. Все остальные лица, в том числе и причастные к расследованию, об оперативной игре Коннелли не догадывались и должны были воспринимать это сообщение как исходящее от похитительницы.

Письмо было написано зелёными чернилами женской рукой. Содержание его казалось сумбурным и малоосмысленным. Таинственная «Мэри» называла себя «убитой горем женщиной» («a heartbroken woman») из-за того, что её втянули в преступление. Из письма можно было заключить, что Элис Парсонс нет в живых и точное местоположение её трупа указано в записке, которая будет найдена в течение ближайших 48 часов в заброшенном здании. Что это за здание и почему там станут искать записку, не сообщалось, что легко объяснимо — Коннелли требовался эдакий флёр загадочности и неопределённости, поэтому текст должен был провоцировать нервозность и не давать ответов. «Мэри» заверяла Куприянову в том, что пытается помочь ей, и тут же предупреждала, чтобы та не пыталась заманить её в ловушку.

Учитывая то, что Куприянова не имела возможности ответить «Мэри», последнее звучало совершеннейшим бредом. В самом конце письма «Мэри» назвала себя «самой несчастной женщиной» («a most unhappy woman»), что выглядело выспренно, но прекрасно соответствовало тональности написанного. В целом же письмо очень точно воспроизводило женскую манеру ведения конфликтного разговора — чередование лишённых смысла угроз и предостережений с сентиментальными репликами и малопонятными потугами сказать нечто важное…