Просроченный долг - Йожеф Лендел

то, что не было причин меня арестовывать. Я молчал, как дерьмо в траве. Даже оправдание нашел: «То, что нас объединяет, больше и важнее, чем то, что разъединяет». Не лучше было бы, дорогой товарищ дипломат, поучиться на моих ошибках? Пока не поздно.

— Мы учимся. «Преступников пособник тот, кто нем» (Цитата из поэмы М. Бабича «Книга Ионы».).

— Кто это сказал?

— Бабич.

— Я не знаю этого стихотворения.

— Тысяча девятьсот тридцать восьмой. «Книга Ионы».

— Ну конечно. Правда, я бы все равно вряд ли стал ее читать. Я был, как говорится, ярый приверженец «партии Ади». Ведь мы во всем и всё делили на партии.

— Бабич, как раз, наоборот… и в этом его ошибка.

— Я же, между тем. если я что-то смог понять, я не буду отрицать, что понял. Видишь ли, Пишта, — начинает он совсем мягко, — я знаю, что ты не трус. И поэтому ты для них ненадежен. Пойми, наконец! Трус — это константа, прочная основа их расчетов. Во все времена трус — опора и краеугольный камень любого государства.

— «Опора, краеугольный камень — чистая нравственность» (Цитата из стихотворения венгерского поэта Даниэля Бержени (1776–1836) «К венграм» (1810).).

— Ну, конечно. Трус — константа, постоянная величина. Храбрый — переменная. А следовательно, он ненадежен. Но из всего того, что я здесь испытал, для меня наиболее поучительным было видеть, как храбрецы постепенно превращались в трусов. И это самое удручающее. О себе я думаю, что когда-то был смелым. Был, а стал трусом. Да.

— Я этого не вижу.

— Ну конечно. Мои отношения с храбростью весьма запутанные и неопределенные. И пока я сам их не распутаю, я по существу не могу быть коммунистом.

— Ты был им и остался им.

— К сожалению, не совсем так. Я говорил о том, по какому рациональному принципу нас отправляли в лагеря? Если кто-то однажды посмел бунтовать, тот может посметь снова. Они нас переоценили. К сожалению, по крайней мере, что касается меня, должен признаться, что переоценили. У меня уже не было сил протестовать. Я готов был спрятаться хоть в мышиной норке. Слишком много чести, что меня все же арестовали! Теперь, задним числом, я намерен заслужить эту честь. Значит, я должен сказать то, что мне ясно: партия — это не некое мистическое существо, которое никогда не ошибается.

— Но.

— Я знаю, что ты хочешь сказать: ошибается «диктатор». Не только диктатор, но и партия не является непогрешимой. А диктатор не может не ошибаться. В этом разница. И поскольку это так, он будет создавать такой аппарат, который провозгласит его непогрешимым. Пока и сам не поверит в свою непогрешимость. Однако этой ступени он достигнет позже, я думаю, гораздо позже, чем создаст аппарат. Так вот, подобный аппарат может быть сильным только в том случае, если ликвидировать всех, у кого есть личные заслуги, честь и действительно незаурядные способности, даже тех, о ком можно хотя бы предположить это. Он ликвидирует, заставит ликвидировать тех, кого только подозревают, пусть даже в минимальной степени и незаслуженно, в обладании такими качествами. Для диктатора надежен только тот, кто вместе с ним пришел к власти и, как он полагает, падет вместе с ним, поскольку занял свой пост по его диктаторской милости. Следовательно, защищает своего хозяина по долгу службы, страшится того же, что и тот, и служит ему с таким рвением, что на своем посту превращается в малого — то есть еще более подлого — диктатора. Однако, в конечном счете, диктатор так же ошибается в безоговорочной преданности своих малых и малюсеньких вождей, как и во всем прочем. Его людишки с раболепной преданностью служат ему до тех пор, пока он диктатор, но у того, кто его свергнет, не будет слуг преданнее, цепных псов вернее. Их и ножом не сковырнуть с их начальственных должностей или от письменных столов.

— В самом деле? Может быть, я тоже такой?

— Зачем вы так говорите? Разве я не понимаю вашего положения? Но вы сами только что сказали, — теперь он опять обращается на вы, — почему вы советник посольства. И не сердись, тебе тоже не помешает быть начеку. И не столько, что касается тебя лично… Власть — раковая опухоль, она съедает в человеке клетки человечности. Цель уже почти ничто, и власть нужна исключительно ради самой власти.

— Я могу представить себе такого человека, который не держится за власть.

— Разумеется, представить можно. Но даже в этом случае он не обязательно лучше других. Может быть, просто так обленился, что даже власти не любит. Если первый болен раком, то тут уже полное вырождение.

— А кто чувствует, что власть нужна ему для пользы дела?

— Хорошо, если это не самообман. Но когда это не самообман? Вот в этом-то и все дело. Сравнить власть с раковой опухолью — этого мало. Правда в том, что власть губит в человеке все нормальное, она непомерно разрастается и этим губит, но она хуже рака. Потому что заразна, как чума. Власть письменных столов, власть начальников — современная чума. Она распространяется беспрепятственно. Стоит только посмотреть на это, чтобы у здорового человека пропала всякая охота жить.

— В тебе, как посмотрю, это вызывает воинственный пыл.

— Я исключение.

— Ого. Может быть, ты и есть исключение, созданное для власти?

— Созданное быть врагом власти.

— Скажем прямо: анархист.

Он прищуривается левым глазом, будто целясь в меня из ружья, без всякой жалости. И его взгляд спрашивает: «Что, стращаешь?»

Молчит, смотрит целящимся взглядом и говорит медленно, чеканя слова:

— Можете называть как хотите, и все же это позиция последовательного коммуниста. Когда мы не забываем о дальнейших задачах. Или, может быть, мы хотели построить не такое государство? Как это говорится: «Диктатура превращается в свою диалектическую противоположность и ликвидирует государственную власть как таковую». Ведь так? Я давно столько не цитировал.

— Так, — киваю я. — Только со сроками можно поспорить. Вы готовы сделать это уже сейчас.

— Если было бы возможно, разумеется. Но если сегодня и нельзя, я начал бы подготовку к этому уже вчера. А точнее, я не сделал бы и не допустил бы сделать ничего такого, что в будущем могло бы помешать, как это говорят умные люди, «диалектическому процессу». Хотя бы для того, чтобы смести препятствия, намеренно возведенные узурпаторами власти. Я полагаю, это называют объективным процессом истории.

— Примерно. Тут и спорить нечего. Но, к сожалению, путь долгий.

— Я хотел бы, чтобы вы сказали это слово «сожаление» откровенно, а не как вводное слово. Ну да…

Он говорит хрипло. Горло у