Царь собственной персоной - Роман Баданин

кремлевских кабинетах и наверняка вышел из одного из них, когда в разгар протестов вызвал к себе журналистов «Известий». Мы расселись за овальным столом. Габрелянов умел обходиться без прелюдий: «Ситуация меняется. Возможно, газете придется занять патриотическую позицию». Кто-то тут же зацепился за слово «возможно», которое внушало некоторый оптимизм. Арам Ашотыч не стал вдаваться в детали, вместо этого переключился на сложную ситуацию в своей семье — якобы один его сын оказался «белоленточником» (то есть сторонником оппозиции), а другой относится к властям благосклонно. В общем, Шеф ушел разбираться с детьми, а мы остались размышлять над услышанным. «Если будет жесть, я уволюсь», — эта фраза одного из моих редакторов пришлась мне по душе. Конечно, никто тогда не уволился, потому что никакой последней и бесповоротной гадости немедленно не случилось, а «рубить» заметки начали постепенно. Через некоторое время (и под ложным лозунгом борьбы за объективность) Габрелянов стал требовать от отдела политики ставить в конце важных статей комментарии лояльных властям экспертов, то есть политологов, которые, как затем показали многочисленные расследования700, находились на содержании Кремля. Чтобы этот шаг не казался слишком очевидным актом цензуры, использовать цитаты независимых экспертов он тоже разрешал, но их слова «не должны были резюмировать тексты». Следом — новая напасть, но опять плавно: главный редактор все чаще стал отдавать наши статьи на вычитку Шефу (чего, конечно, быть не должно), а тот нередко возвращал их, вырезав какой-то фрагмент. Прошло еще некоторое время, и я заподозрил очевидное: Арам Ашотыч не сам редактировал заметки, а втайне от авторов отправлял их ответственным функционерам «Единой России» или сотрудникам администрации президента — в зависимости от темы. Так что изменения в статьи, скорее всего, вносили именно они.

История моих метаний наверняка типична для многих российских журналистов. Я уволился из «Известий» через несколько месяцев после того совещания о «патриотической позиции», но вскоре был вынужден вернуться, не найдя работу в независимых СМИ, которых к тому моменту становилось все меньше. Мое последнее «дерево» случилось только в 2013 году — тогда в «Известиях» вышла откровенно заказная статья про Алексея Навального. Я знал, что текст не писал никто из сотрудников редакции, и сделал простой вывод: материал прислали Габрелянову из Кремля. Так я остался без работы ровно на полгода, пока не нашел себе место в РБК, где платили в два раза меньше, зато не следовали указаниям путинской администрации.

Кстати, Габрелянов потом и сам повторил путь журналистов, лишившихся работы по воле Кремля. В 2016 году Ковальчук отобрал у Арам Ашотыча управление газетой, а потом и едва ли не всеми остальными СМИ, включая созданные им «желтые» медиа. Если не считать финансовой подоплеки вопроса, объяснение этой опалы таково: Арам Ашотыч хоть и был лояльным писакой, но чересчур выделялся из серой безымянной массы клевретов своей скандальной натурой. Желающим получить представление о его характере рекомендуем найти в интернете запись летучки, на которой Шеф песочит своих репортеров. Будьте готовы услышать отборный мат буквально через слово — Габрелянов был в ярости всего лишь из-за опечатки в заголовке какой-то новости. Этого хватило, чтобы назвать подчиненных «пидарасами».

Обматерить журналистов своих изданий — это в порядке вещей и для Усманова. «Он всем людям молниеносно давал клички и дальше пользовался только ими», — вспоминает бывший главред в медиаимперии Усманова, сам периодически проходивший у босса под прозвищем «этот длинный»701. О попытках репортеров воспротивиться такому с собой обращению нам никто не рассказывал. Журналисты за глаза называли Усманова то Узбеком, то Акционером. Клички — это феномен, говорящий о путинской власти гораздо больше, чем может показаться. При Владимире Путине, как когда-то при Иосифе Сталине и Леониде Брежневе, клички стали важной частью политического обихода, составным элементом все той же самоцензуры. Когда боятся прослушки, доноса или «мало ли чего еще», подчиненные называют Путина ВэВэ (это самая уважительная из известных нам форм), а сотрудники Усманова именуют того Акционером (никаких акций «Коммерсант» не выпускал, да и других совладельцев у издания не было, так что фактической базы для такого прозвища нет). Для более доверенных собеседников, которые поймут подтекст и не заложат, подойдут Узбек для Усманова и Михал Иваныч для Путина. Когда-нибудь кто-то должен будет обязательно написать исследование политического фольклора времен Путина, где его клички займут важное место:

— Сам;

— Светлейший, Первый и Верховный;

— Начальник, Хозяин и Вождь;

— Директор кирпичного завода;

— и, конечно же, Царь.

Это прозвища Путина, услышанные нами в разное время от чиновников и журналистов, работающих в Кремле. Все они подобострастные: так за глаза говорят о том, кого либо уважают, либо, что скорее, побаиваются. С теми кличками Путина, которыми, пусть с опаской, пользуются простые люди — Моль, Бункерный дед, Пыня и так далее, — их не сравнить. Такая же традиция пошла вниз по вертикали власти: у всех министров и губернаторов есть клички. Одни прозвища — чтобы демонстрировать уважение, другие — чтобы хаять за глаза, потому что критиковать власть публично и с помощью рациональных аргументов, а не обидных сравнений, при Путине стало нельзя.

Сам Путин, кстати, любит бравировать своей «демократичностью» и «терпимостью к критике». Например, после скандала с матерным бюллетенем и увольнением главного редактора журнала «Власть» президента спросили на пресс-конференции, что он обо всем этом думает. Тот ухмыльнулся и сказал: «Я видел эту надпись, она меня очень позабавила и даже порадовала»702. Следом Путин признался, что в курсе обстоятельств публикации матерщины: бюллетень выслали из Лондона, сказал он, «а мы знаем, кто собрался там и почему они не возвращаются в Россию» (тем самым он косвенно подтвердил версию, что в Кремле верили, будто публикацию бюллетеня подстроил Березовский). Конечно, это была лицемерная терпимость. Оскорбления и издевки очень гневят Путина, как мы знаем на нескольких примерах.

В начале 90-х в Санкт-Петербурге был видный политик — Дмитрий Филиппов, сначала партфункционер, а потом — оборотистый делец. На почве собственности у него с заместителем мэра Путиным то и дело возникали трения. Сначала Филиппов проиграл в схватке за банк «Россия», который приватизировали друзья Путина. Потом боролся за контроль над городским топливным рынком — в итоге победили «тамбовские», которым помогал Путин. Одним словом, у Филиппова были основания заммэра недолюбливать. Был он мужчиной статным, с буйной шевелюрой и зычным голосом, за словом в карман не лез, поэтому конкурента сплошь и рядом называл «недомерком», не особо заботясь, чтобы вокруг не было чужих ушей. Путину донесли, и он ответил Филиппову пожизненной немилостью — его, например, лишили