Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

за исключением разницы между верующими и неверующими. Собственность в таком обществе, как правило (хотя и не всегда), должна быть общей и совместной. Несправедливые притязания на взимание налогов, рент и дани должны быть ликвидированы. Кроме того, в рамки чаемой утопии могут входить самопроизвольно рождающая свои плоды и изобильная природа, а также радикальное преобразование человеческого естества, в котором больше не будет места жадности, зависти и ненависти. Хотя земная утопия выступает предвосхищением будущего, она зачастую отсылает к мифическому райскому саду, от которого отпал род человеческий. Не будет преувеличением усмотреть в таких распространенных в прошлом идеологиях революционное присвоение религиозной символики, которая ставится на службу классовым интересам.

В архивных материалах милленаристские и утопические доктрины обычно появляются лишь тогда, когда они принимают форму сект или движений, представляющих угрозу для государства. В этом отношении письменные свидетельства демонстрируют пренебрежение к тривиальным формам символического сопротивления в той же мере, что и к повседневному материальному сопротивлению. Профетическая традиция, лежащая в основе подобных сект, может оставаться «спящей» и периферийной на протяжении длительных промежутков времени. Но, как отмечал Марк Блок, эта традиция является непрерывной и глубоко укорененной в народной культуре. Перечисляя крестьянские восстания во Франции начиная с 821 года и вплоть до «полыхающего лета 1789 года»[595], которое Ипполлит Тэн описывал как «стихийную анархию», Блок утверждает:

«Однако в этой „анархии“ не было ничего нового. То, что выглядело в глазах нашего плохо осведомлённого философа невесть откуда взявшимся возмущением, было не более чем воспроизведением традиционного феномена, которое долгое время имел эндемичный характер. Формы, которые принимало восстание (а они почти всегда были одни и те же), также были традиционными: мистические фантазии и мощная поглощенность первозданным (primitive) эгалитаризмом Евангелий, которая овладела скромными крестьянскими умами задолго до Реформации»[596].

С сегодняшней точки зрения, обстоятельства, при которых данные верования вызывали массовое действие, имели все признаки революционных кризисов. Например, и в Европе, и за её пределами голод, эпидемии, войны, вторжения, сокрушительные новые налоги, кризисы жизнеобеспечения или промежутки, когда «традиционные социальные связи ослабевали или разрушались, а разрыв между богатыми и бедными превращался в пропасть»[597], могли становится фоном, на котором ожидания адептов милленаризма превращались в мобилизующие мифы. В создании социальной почвы для действий поборников этих доктрин дерутинизация повседневной жизни, когда обычные категории, при помощи которых воспринимается социальная реальность, более неприменимы, по-видимому, является столь же важным фактором, как и материальные лишения.

Порой высказывались предположения, что милленаризм является особым порождением профетической и апокалиптической традиции иудео-христианского мира. Тем не менее аналогичные религиозные традиции обнаруживаются как в буддийских, так и в исламских регионах Юго-Восточной Азии, а также на Филиппинах, являющихся преимущественно христианской страной. В Бирме, например, вера в новое пришествие справедливого монарха (Сеткья мин), который вернется, чтобы привести мир в надлежащий порядок, существует бок о бок с верой в Будду-освободителя (Будда яза), который возвестит о наступлении буддийского тысячелетия. Среди мусульман Индонезии встречаются традиционные верования как в возвращение монарха-спасителя (рату адил), так и в некоего исламского завоевателя, который сметет с лица земли язычников и восстановит справедливость. Вера в возвращение справедливого монарха, напоминающая веру в царя-освободителя в России, представляет собой яркий пример того, как некогда консервативный миф о священном царстве в руках крестьянства может превращаться в миф революционный миф при помощи своеобразного символического джиу-джитсу. Это царство символически сохраняется per se [само по себе – лат.], однако отрицаются как реальный монарх, так и тот социальный порядок, который он воплощает. Само собой разумеется, что данные религиозные традиции сформировали идеологическую основу для бесчисленных восстаний и в Юго-Восточной Азии[598].

Парадокс милленаристских верований, конечно же, заключается в том, что в них, как правило, содержится предвидение самых радикальных перемен в распределении власти, статусов и богатства – не говоря уже о человеческой природе, – и в то же время они в значительной степени ориентированы на лидерство. В центре практически всех таких движений находится какой-нибудь лидер, пророк, справедливый монарх, спаситель, который исправит ситуацию. По сравнению с повседневными формами сопротивления, которые уклоняются от прямых символических столкновений во имя конкретных постепенных достижений, верования адептов милленаризма устроены по принципу «всё или ничего»[599], и как только они активно идут в ход, их целью является коренное переустройство общества. По сути своей, подобные верования имеют экстралокальный характер и зависят от общей коллективной истории с её враждебными правящей элите (antiestablishment) символами и мифами.

Что касается Седаки, то там едва ли приходится говорить о живой милленаристской традиции. В то же время присутствуют свидетельства, что религиозные пророчества в этой деревне далеко не пребывают в совершенно дремлющем виде. Четверо или пятеро селян рассказывали мне о предсказаниях, звучавших из уст религиозных деятелей (оран алим), которые проповедовали в различных неформальных духовных школах (пондок) на окрестной территории. Как правило, такие пророчества были невнятными, в них предсказывалось много кровопролития, наказание нечестивых, стихийные бедствия типа землетрясений и наводнений, а также часто назывался конкретный год по исламскому летосчислению, когда всё это произойдёт. Иногда такие пророчества циркулируют в виде анонимных «летучих писем» (сурат лаян), якобы составленных в каком-то священном для мусульман месте на Ближнем Востоке под вдохновением, явившимся как видение или во сне (одно из таких писем, оказавшееся у меня в руках, приводится в переводе в приложении Е.) В 1969 году, после того как в нескольких городах Малайзии вспыхнули беспорядки на межэтнической почве, значительная часть Кедаха была охвачена атмосферой тревожного ожидания. Местные религиозные деятели, политики и люди, сведущие в традиционном малайском искусстве самообороны (силат), вступали в группировку под названием Общество Красного пояса (Пертубохан Селендан Мерах) – эта организация, имевшая закулисные связи с политиками из ОМНО в столице страны, заявляла своей целью защиту малайской расы и религии. Для этого в доме Хаджи Салима, ныне видного функционера ОМНО на окружном уровне, была проведена церемония «присяги» по меньшей мере для четырех десятков мужчин из Седаки и Сунгаи-Тонкана. Некий человек, утверждавший, что его направили из Куала-Лумпура, провел посвящение с песнопениями (джампи) и помазанием соком лайма и водой, а заодно продемонстрировал, как красный пояс, который носят члены организации, сделает их неуязвимыми для ран от мачете (голок). Однако в итоге беспорядки на Кедах не распространились, и группировка так и не приступила к действиям.

Смысл этого небольшого описания пророчеств и религиозной мобилизации в Седаке не состоит в утверждении, что подобные исключительные вещи занимают жителей деревни – на самом деле они их не беспокоят. Скорее, требовалось лишь высказать предположение, что пророчества