Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

и религиозная мобилизация являются одной из составляющих культурного инструментария малайского крестьянства, пусть и дремлющей в относительно нормальные времена. В 1979 году была запрещена подпольная организация Насрул Хак [Помощь истине – араб.]), которая в Кедахе, как утверждалось, насчитывала 30 тысяч членов. Власти заявили, что эта структура располагает политическими связями, а также ведёт обучение искусству самообороны (силат), а её «несоответствующие исламу» усилия по распространению магических песнопений, вхождения в транс и участия женщин вкупе с неортодоксальной формой одежды представляют угрозу общественному порядку. Примерно в то же время исламский (Сьяриах) суд объявил вне закона мистический культ под названием Ауратис маилийях, который возник в Сике, одном из бедных округов Кедаха, и о котором известно гораздо меньше[600]. Что касается Малайзии в целом, то А. Дж. Стокуэлл зафиксировал документальные свидетельства новых появлений милленаристских и экстатических исламских культов в ходе практически любого кризисного эпизода в истории страны[601]. Если бы я уделял этой теме повышенное внимание, то не сомневаюсь, что обнаружил бы больше документов типа сурат лаян и местных пророчеств[602]. Не исключено, что в каких-нибудь исключительных обстоятельствах подобные маргинальные вещи могли бы быстро переместиться в центр политической сцены[603].

В этом разделе книги мы сконцентрировали всё внимание на вопросе о том, способен ли подчиненный класс, не обладающий опытом других социальных систем или знаниями о них, представить себе господство, в условиях которого он живёт, в каком-то ином свете, нежели полная неизбежность. Исторический факт заключается в том, что подчинённые классы на это способны – и делают это. Все три обратных утверждения, рассмотренные выше, оказались несостоятельными. Не существует никаких оснований для предположений, что подчинённые классы ставят знак равенства между неизбежным и справедливым, хотя прагматическая необходимость в смирении зачастую может создать именно такое впечатление. Нет никаких оснований и для воображаемого представления о том, что какая-либо из общих исторических моделей господства настолько полно контролирует социальную жизнь подчинённых классов, что это исключает появление частично автономных и способных к сопротивлению субкультур. Наконец, не существует каких-либо оснований для допущения, что социальные низы слои настолько охвачены существующей системой господства, что не могут ни вообразить её революционное отрицание, ни действовать на соответствующем основании.

Конфликт внутри гегемонии

До этого момента для поддержания развития аргументации мы принимали как нечто само собой разумеющееся ключевую, по моему мнению, гипотезу в пользу концепций гегемонии и ложного сознания. Эта гипотеза, если сформулировать её в предельно прямом виде, заключается в следующем: если господствующие классы смогут в значительной степени убедить классы подчинённые принять продиктованный их корыстными интересами взгляд на существующие социальные отношения, то в результате возникнут идеологический консенсус и гармония, которые, в свою очередь, заблокируют ощущение конфликтующих интересов, не говоря уже о классовом конфликте. В конечном итоге, гегемония, по сути дела, заключается в неверной репрезентации «объективных» интересов. Как только указанная гипотеза принимается, мы обнаруживаем следующий вопрос: могут ли – и каким образом – подчинённые классы проникать в суть этой гегемонии, нейтрализовать её и подвергать отрицанию? Но является ли достоверной исходная посылка? Я не считаю её таковой по меньшей мере в силу трёх причин, одна из которых является теоретической или концептуальной, а две остальные имеют эмпирический характер. Первоочередного внимания требует теоретическая проблема, поскольку она проистекает из того, в чём именно мне видится недоразумение относительно природы любой якобы гегемонистcкой идеологии.

Это недоразумение лучше всего поддаётся пониманию, если вспомнить об основной особенности идеологической борьбы в Седаке – о том факте, что она почти полностью совершается в нормативных рамках прежней аграрной системы. Иными словами, борьба происходит в пределах, как выразились бы большинство наблюдателей, уже существующей гегемонии[604]. Мелкие землевладельцы, мелкие арендаторы и безземельные батраки постоянно прибегают к ценностям и мотивировкам этого предшествующего социального порядка, чтобы продвигать собственные требования и умалять требования своих противников. Они с избытком используют такие ценности, как помощь (толон) или содействие, посредством которых обычно описывали собственное поведение богатые селяне. Они клеймят богачей, называя их скупыми и бессердечными, и тем самым обращают ценности щедрости и великодушия против тех, кто обосновывал собственное обладание имуществом и привилегиями именно в таких формулировках. Бедняки настаивают – пусть и тщетно – на своих правах на занятость и аренду земли, которые крупные землевладельцы некогда, по их же собственным словам, даровали им из ощущения готовности прийти на помощь. В любом аспекте требования бедных черпают свою нормативную силу и стратегическую ценность из того обстоятельства, что господствующие в деревне элиты продолжают кормить их пустыми намерениями. На практике же какое-либо радикальное сомнение в правах собственности отсутствует – то же самое касается и государства, и его местных функционеров, чья политика направлена на дальнейшее развитие капиталистического сельского хозяйства. Почти всё, о чём говорят бедняки, легко вписывается в декларируемые ценности – а именно в гегемонию – местных элит. И если цели, преследуемые деревенскими бедняками, скромны, то таковы же и средства, используемые для их достижения. Между тем эта скромность средств является результатом не столько незначительных амбиций, сколько иных данностей – наличия экономических альтернатив, доподлинного факта «тупого принуждения» и знания о возможных репрессиях.

Помимо кризисов, выводящих людей из состояния рутинизации, которые, как утверждается, разжигают милленаристские ожидания, столь же скромные притязания можно обнаружить и в сердцевине большинства классовых конфликтов. Однако такие незначительные требования не исключают более насильственных и даже революционных действий, когда для них существуют необходимые условия. Иными словами, симметрия между скромностью целей и скромностью средств не является обязательной. Можно утверждать, что указанные требования возникают из неизбежного разрыва между обещаниями, которые обязательно даёт любая гегемония, и столь же неизбежной неспособностью социального порядка их выполнить – частично или в полном объёме. Правильное понимание любой гегемонистской идеологии подразумевает, что она сама обеспечивает внутри себя топливом для противоречий и конфликтов.

Для понимания того, почему так происходит, достаточно лишь обратиться к одному из важных тезисов фрагмента из «Немецкой идеологии», который был подробно приведён выше: «Господствующие мысли [то есть гегемонистская идеология] суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений». Грамши гораздо лучше, чем многие из его последователей, понимал, что именно предполагает придание идеального выражения господствующим материальным отношениям:

«Бесспорно, гегемония предполагает, что будут учтены интересы и тенденции тех социальных групп, над которыми будет осуществляться гегемония, что возникнет определённое компромиссное равновесие, то есть что руководящая группа пойдёт на жертвы экономико-корпоративного характера; но также бесспорно, что такие жертвы и такой компромисс не могут касаться основ, потому что если гегемония