Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

и политика анализируются на основе лучших результатов моральной философии. Структурная модель отсылает к большим теориям, которым отдают предпочтение Ролз и его либерально-эгалитарные последователи. В этом случае допустимое политическое поведение ограничивается предваряющими его требованиями теории справедливости, концепцией автономии или комплексом дополитических прав. В обоих случаях проблема в приоритете морализма, то есть в подчинении политики этике или морали. Такое обвинение может показаться повторением известного по работам Карра и Моргентау аргумента против попытки подчинить реальность силовой политики идеализму. Однако Уильямс не отрицает возможности нормативной политической теории и не отдает предпочтения позитивизму или аморальному скептицизму, что бы там ни думали некоторые его коллеги-философы. Его главная цель – провести различие между подлинными политическими утверждениями и утверждениями этическими или моральными и показать, что политическая жизнь способна создавать обязанности и резоны, предшествующие моральным. Описание области политического стало целью, которую он не смог в полной мере реализовать, умерев слишком рано. Однако утверждение приоритета «первого политического вопроса» стало главной целью последних лет его жизни, определив его наиболее важные работы по политической теории, где требование легитимации ставится выше морального оправдания. Первый вопрос политики – вопрос легитимности политической власти, то есть вопрос о том, почему мы должны признавать ее притязания. Этот вопрос предшествует моральному вопросу политической обязанности – «Почему нужно подчиняться государству?», – поскольку на него можно дать ряд ответов, причем не обязательно моральных. Еще важнее то, что на него надо дать ответ, прежде чем мы сможем поставить моральные вопросы о политической власти, например о справедливости ее распределения или ее применения. Подчинение политических институтов и отношений приоритету моральности привело к парадоксальным следствиям, а именно к тому, что все реальные политические общества стали нелегитимными. Если политическая обязанность или легитимное подчинение возможны только в случае справедливых институтов, тогда нет никаких подлинных политических обществ, что по-разному признавали Августин и Джон Локк (см. главы 3 и 6). Если же мы признаем притязания политического в реальной жизни, а Уильямс указывает на то, что чаще всего мы на самом деле их признаем, значит, они не могут зависеть от приоритетности ответа на моральный вопрос о справедливости или праве, иначе мы придем к анархии. Уильямс уделяет много внимания этому вопросу теоретического приоритета, в том числе и потому, что достаточно скептически относится к двум основным этическим позициям современной моральной теории (утилитаризму и кантианству).

Другие мыслители развивают иные аргументы, обосновывая ими приоритет политического. С точки зрения многих критиков, недостаточная историческая осведомленность современной политической теории сама является фундаментальной проблемой. Многим теоретикам проблематичным представляется само представление о том, что можно наконец найти решение для вечного философского вопроса о справедливости. Действительно ли теория Ролза решает вопрос о справедливости раз и навсегда? Навсегда – это, вероятно, довольно долгое время. Контекстуалистские теории, такие как коммунитаризм Уолцера, намного чувствительнее к требованиям истории. Они признают то, что на моральные вопросы справедливости, права и равенства должны быть даны ответы, учитывающие исторические условия, в которых эти вопросы ставятся. Хотя Уолцер и не был реалистом в традиционном смысле этого слова, его работы (а также работы многих авторов, на которых он оказал влияние) вносят вклад в «реалистический поворот», по крайней мере в том смысле, что они поднимают проблему исторической обусловленности или даже релятивизма в отношении к фундаментальным моральным и политическим ценностям.

Такая историческая критика возможности или даже желательности окончательного ответа на проблему справедливости в одной из наиболее убедительных форм представлена в работах Рэймонда Гойса. Хотя Гойс признает определенный долг перед Уильямсом, он отвергает претензии морали к политике, опираясь скорее на Маркса и Ницше. Гойс – неутомимый критик попыток строить политику на этике Иммануила Канта, что, как он утверждает (причем небезосновательно), как раз и стремился сделать Ролз. Однако, с точки зрения Гойса, Кант – не высшая точка выражения морали Просвещения; он просто поздний прусский мыслитель, обеспокоенный спасением одного не слишком привлекательного направления христианской религиозности. Вслед за Ницше, одним из героев Гойса, последний утверждает, что моральные философии – просто мертвая политика прошлого, держащая нас своей тиранической хваткой, – так же как Ницше утверждал, что слабые используют мораль, чтобы господствовать над сильными [Rossi, Sleat, 2014, p. 692]. С точки зрения Гойса, мораль и этика ничем не лучше исторически ограниченной идеологии, обладающей собственной историей и характеризующейся определенными властными отношениями, служащими тому или иному интересу. Враждебность к Ролзу (и его традиции) заставляет Гойса считать его еще одним проявлением буржуазной классовой морали. Однако если всё есть политика, тогда мораль не может дать ей никакого совета. Если политическая теория и должна выработать какие-то нормативные положения, она должна искать их в самой политической деятельности. Гойс не оставляет камня на камне от империалистических амбиций либерально-эгалитарной философии.

Есть еще одно важное направление критики, предлагаемой теми, кто не соглашается с ницшеанством Гойса, – речь идет о проблеме сосуществования множества ценностных систем. Проблема ценностного плюрализма в современной политической философии не нова. Она была важной для Исайи Берлина, оказавшего влияние на философское становление Ролза [Берлин, 2002]. Берлин не был релятивистом или моральным скептиком вроде Гойса, но зато был упорным защитником представления о том, что моральные ценности и системы множественны: это относится как к индивидуальным ценностям (таким, как свобода, равенство и солидарность), так и к моральным системам (таким, как либерализм, национализм или христианство) [Hall, 2020]. Ценности могут по-разному сочетаться друг с другом, однако их нельзя свести к простому единству без определенного остатка или без трагического выбора. Точно так же и разные ценностные системы могут частично перекрываться друг другом, но и они не бывают абсолютно соизмеримыми. С точки зрения ценностных плюралистов, политический выбор и несогласие – неизбежные следствия современных разнородных обществ. Однако даже в рамках не-плюралистических обществ (таких, как революционный Иран) сохраняется, по словам Берлина, проблема плюрализма теологов – либералов и ортодоксов. Плюрализм – неискоренимая черта морального опыта. Однако если плюрализм – реальность морального опыта, к нему нельзя обратиться ради решения политических споров разных ценностей и принципов.

Либерализм Ролза и его последователей сталкивается с проблемой обоснования честной схемы социального сотрудничества, способной установить принципы управления этим эмпирически очевидным плюрализмом, или, как его называет Ролз, фактом разумного несогласия. Цель либерального поворота к социальной справедливости – установить требования права (или справедливости), способные примирить между собой разные концепции блага (или ценностей и благой жизни) свободных и равных индивидов. Однако проблема данного подхода, с точки зрения реалистов, состоит в том, что он предпосылает возможность достижения рационального консенсуса по этим принципам права, тогда как таковую возможность как раз и отрицает ценностный плюралист. Можно ли провести категориальное различие между добром и злом, которое бы не обходило этот вопрос, считая его уже решенным? Теория справедливости помогает достичь именно этого консенсуса, когда утверждает: он возможен, чтобы оправдать приоритет социальной справедливости перед политически навязанной концепцией общего блага. Собственно, мысль Гойса состоит в том, что либеральные эгалитаристы просто берут свое любимое решение и навязывают его всем остальным. Однако Уильям Галстон утверждает, что наличие плюрализма не обязательно означает то, что не может быть никакого нормативного консенсуса, хотя он и подчеркивает, что такой консенсус не будет постоянным и окончательным, как утверждает теория справедливости. Он возникнет из политического процесса и будет опираться на ценности самого этого процесса, в частности на конституционную культуру конкретного общества [Galston, 2002]. Реалистическая политическая теория намного ближе к реальной политике существующих обществ и намного менее амбициозна и утопична, чем почти все нормативные политические теории, представленные за последние полвека.

Легитимность, насилие и место политики

«Реалистический поворот» в современной политической теории вносит важную коррективу в амбиции индивидуалистского космополитизма, стремящегося свести все политические вопросы к вопросам моральным и этическим, оставляя политической теории лишь техническую задачу выработки ответов. И хотя реалистическая политическая философия, безусловно, связана с некоторыми из дефляционных требований классических реалистов XX в. (Карра,