Государство и право. Как развивалась наша страна с IX до XX века - Павел Владимирович Крашенинников

к желаниям органов местных. Совершенно в ином положении стоит и всегда будет стоять земство в государстве самодержавном. Здесь по своему строю такие учреждения, как земства, резко отличаются от всего, что кругом них и что выше их; здесь они олицетворяют иное начало, а отсюда бесконечные недоразумения, предупреждения, пресечения, пререкания, столкновения, исключения и репрессивные меры и т. д. Правительство (бюрократия) не доверяет земству, земство – правительству. Земство весьма естественно желает оказать влияние на деятельность законодательную, которая так тесно связана с деятельностью местной. Правительство видит в этом поползновение на свои прерогативы. Правительство желает осуществить на местах то или другое мероприятие, земство усматривает посягательство на свои права, на свою самостоятельность. Правительство видит предвзятую мысль и отказывает. Правительство дает распоряжение, земства становятся ему в оппозицию (скрытую или открытую)… Результатом этих мер являются недоразумения, пререкания, внушения, упадок земской деятельности и параллельно с тем – оппозиция земств правительству и настойчивые требования конституции в серьезные для правительства минуты»[1099]. Типичный когнитивный диссонанс между властью и обществом, между различными уровнями системы управления.

Ущербность созданного механизма взаимосвязи самодержавия с подведомственным населением была осознана М. Т. Лорис-Меликовым и другими консервативными бюрократами, которые предложили весьма робкую реформу системы управления, предполагавшую привлечение представителей земств в государственные законосовещательные органы. Однако эта идея встретила ожесточенное сопротивление со стороны бюрократов-ретроградов, считавших Великие реформы ошибкой, приведшей к возникновению революционных, в том числе террористических, организаций.

8 марта 1881 года новый император Александр III отказался проводить предложенные реформы и провозгласил незыблемость самодержавия, а значит и присущей ему системы управления.

Права земств были существенно урезаны, а крестьян попытались вернуть в подчинение дворянству, заменив мировых посредников земскими участковыми начальниками, назначавшимися исключительно из лиц с родословной. Всякая самостийная инициатива если не преследовалась, то не поощрялась.

В условиях, когда вотчинная власть помещиков уничтожена, а самоуправление всячески подавлялось, взаимосвязь органов государственного управления империей с социумом была фактически разорвана. Идея Победоносцева о прямом общении самодержца с народом на языке православия в обход бюрократических институтов, общественных структур и прессы была с самого начала обречена на провал. В итоге общество и система управления стали расходиться, как в море корабли. Император пребывал в уверенности, что народ и армия за него, в то время как социальная динамика развивалась естественным, отнюдь не предначертанным самодержцем путем.

Репрессии по отношению к инакомыслию, преследование старообрядцев, инаковерующих, особенно евреев, косность в решении женского вопроса и прочие прелести реакции привели к тому, что значительная часть общества в описываемый период была настроена против самодержавия. Либеральные и революционные деятели сыграли в сложившихся обстоятельствах роль своеобразного будильника, а точнее, источника острого синдрома относительной депривации в российском социуме.

Сословная структура общества стала постепенно размываться. Несмотря на усилия Александра III по восстановлению могущества дворян, они стали быстро разоряться, им на смену стали приходить частные землевладельцы. Родовитость заменялась деловитостью. Большая часть помещиков, не сумевших приспособить свои хозяйства к новым условиям, пополняла ряды мелких чиновников и интеллигенции. По всей России стоял стук топоров, рубивших вишневые сады. Дворянское звание быстро теряло былой престиж, количество желающих выслужить дворянство резко уменьшилось.

Как отмечал известный предприниматель В. П. Рябушинский: «На моей памяти купеческое самосознание очень повысилось – дворянства почти никто не домогался, говорили: лучше быть первым среди купцов, чем последним между дворян»[1100]. Дошло до того, что московские купцы отказались во время коронации Николая II в 1895 году стоять на церемонии во второй по порядку, как тогда говорили, зале после дворян, и протокол был изменен – дворяне и купцы оказались в одной зале друг против друга[1101]. К началу XX столетия покровительство искусству – всегда и повсюду отличительная черта ведущего класса – стало чуть ли не прерогативой московских купцов[1102].

Городское население за счет притока в город крестьян постепенно увеличивалось. К концу XIX века население среднестатистического русского города достигло 25 тысяч. Как утверждают социологи, чем крупнее город и чем выше в нем плотность населения, тем больше имеется оснований для трансформации социальных отношений от общинных к общественным, а крестьянской культуры – в городскую[1103]. Происходит замещение архаичного крестьянского мировоззрения уже не раз упоминавшейся идеологией мещанства или, в более привычной терминологии, буржуазной идеологией, противостоящей принципам самодержавия.

Только крестьяне и духовенство – носители архаической культуры – оставались изолированными от этих социальных процессов, и в этом состояла одна из причин их склонности к традиционализму и консерватизму. Власть видела в крестьянах социальную базу самодержавия, именно к «народной мудрости» этого сословия, составлявшего более 80% населения, и апеллировал Победоносцев. Однако к концу XIX века даже в среде крестьянства все заметнее стали проявляться чувство человеческого достоинства и вера в силу общего отпора. В середине 1890-х помещик имел перед собой уже иного крестьянина. «…Времена изменились, и вместо избитых, раздавленных рабов он встретил бодрое молодое поколение, готовое постоять за свои права человека и гражданина», – должен был признать в своем донесении один из жандармских начальников[1104].

Само собой, увеличился слой образованных людей – не только дворян, но и разночинцев, мещан и, в меньшей степени, крестьян. В период правления Александра III общепризнанным стало наличие интеллигенции – с социологической точки зрения, слоя людей, обладающих критическим способом мышления, высокой степенью социально-психологической рефлексии, способностью к систематизации знаний и опыта, а главное, являющихся носителями европейской культуры.

Интеллигенция произошла из среды так называемых лишних людей[1105], возникших вследствие объявления дворянских вольностей и появления слоя разночинцев. Это люди, не вписавшиеся в государственные структуры и современное им общество, так сказать, выпавшие из своей среды и потому находящиеся в оппозиции к ней. Лишними людьми были, например, многие декабристы. Отсюда и родовой признак интеллигента – оппозиционность по отношению к любой власти и косным традиционным порядкам, неспособность существовать в рамках жестких организационных структур, требующих единомыслия.

Впрочем, из среды лишних людей рекрутировались и представители ответственной бюрократии, не вписавшиеся в бюрократию патримониальную. В отличие от интеллигентов они, наоборот, стремились во власть с целью осуществления в рамках государственных институтов собственных проектов. Это генетическое родство зачастую облегчало взаимопонимание бюрократов и интеллигентов, например в ходе осуществления Великих реформ, тем более что и та и другая социальные группы были политически неоднородны и вмещали в себя людей с абсолютно противоположным мировоззрением.

Кроме бурной публицистической деятельности не только в центральных, но и в многочисленных региональных изданиях, важным каналом взаимодействия либеральной интеллигенции с населением были земства. По мере своего развития земство все больше отходило от умеренности, нерешительности и лояльности по отношению к самодержавию и приобретало все более заметные черты