Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер

означает для общества. Наиболее заметной стала политизация прошлого, что еще более усложнило обсуждение и называние вещей своими именами. Попытки поднять вопрос, возобновить открытое обсуждение наталкиваются на сопротивление властей, связавших свое право на существование с позитивной переоценкой советского периода. И наоборот, те, кто не симпатизируют нынешним властям, легко хватаются за трагическое прошлое как за палку для битья. Это лишь еще более отдаляет возможность открытой и непредвзятой дискуссии, которая должна предшествовать подлинному процессу переосмысления.

Кроме того, возникает мысль, что молчание способствует недоверию как базовому чувству, пронизывающему все российское общество. Это недоверие проявляется не только в отношении государства как прямого наследника режима, виновного в массовых преступлениях против человечности, но и в отношении сограждан, которые могли быть жертвами, но с равным успехом могли быть сообщниками, информантами или палачами. Никто не знает, с кем имеет дело, и именно поэтому все исходят из худшего.

Возможно, самое серьезное наследие трагического прошлого заключается в широко распространенном отрицании коллективной ответственности и в связи с этим в признании значимости отдельной личности и ее выбора. Именно этот выбор является решающим фактором как в пользу добра, так и в пользу зла, a трагическое прошлое является постоянным напоминанием об этом. Это означает, что нынешние поколения не испытывают ответственности за ошибки предыдущих – ошибки сделаны другими людьми, а общество в целом не испытывает чувства ответственности ни за настоящее, ни за прошлое. Это также связано с тем, что Россия за исключением всего нескольких десятилетий оставалась в той или иной степени авторитарным государством. Россиянин не чувствует своей ответственности за «государство Россия», на которое он не имеет никакого влияния, и не хочет, чтобы его призывали к ответственности за действия этого государства. В конечном счете – это главный результат отсутствия демократии, когда на граждан не возложена доля ответственности за судьбы нации, и сами граждане этой сопричастной ответственности не испытывают.

Пожив в России, я, как это ни странно, начал ценить это неприятие коллективной ответственности. Впервые я осознал это, находясь на берегах Угры, примерно в 250 километрах к юго-западу от Москвы. Здесь в декабре 1941 года была остановлена немецкая армия, а затем еще в течение двух лет велись изнурительные окопные сражения. Сейчас это природный заповедник – большинство сел в регионе в ходе войны сравняли с землей и после этого уже не отстраивали. Летом 1992 года я участвовал с друзьями из Московского государственного историко-архивного института (МГИАИ) в экспедиции – мы разыскивали там, в огромных лесах и вдоль высоких берегов рек, останки павших и пропавших без вести. Долго искать не приходилось. Тела солдат часто лежали там, где упали, с простреленным черепом в проржавевшем шлеме, кости вперемешку с проросшими корнями молодых берез и рябин. Другие тела лежали в массовых захоронениях, по сути – в воронках от снарядов, присыпанные землей, без каких-либо опознавательных знаков. Почти всегда это были тела советских солдат, масса тел, и только изредка встречались тела немцев.

При всем том в России я никогда не ощущал ни малейшего намека на ненависть к немцам, что подспудно сохранялось в Нидерландах долгие годы. Это удивляло меня, пока я не осознал, что россияне лучше, чем мы, нидерландцы, поняли, что их противники главным образом выполняли приказы, равно как и они сами. В этом вопросе гражданам стран с авторитарным режимом легче понять друг друга. Они знают, что отдельный человек не несет ответственности за коллектив, потому что сам человек, как правило, лишен всякого влияния на действия этого коллектива. Это не означает, что единственный возможный путь человека – следовать коллективу. Но отказ, неприсоединение, иной выбор – задача чрезвычайной сложности, цена которой может быть несоразмерна результату.

Двадцать восемь лет спустя – 4 мая 2020 года, в день, когда в Нидерландах поминают погибших, – нидерландский писатель Арнон Грюнберг, выступая в пустых из-за локдауна стенах Новой Церкви в Амстердаме, процитировал выжившего в Освенциме Примо Леви – итальянского поэта и прозаика, родившегося и выросшего в еврейской семье: «Я не в состоянии ни понять, ни стерпеть, что людей судят не по тому, что они собой представляют, а по тому, к какой категории они принадлежат»[30]. Грюнберг цитирует эти слова, подчеркивая неприемлемость дискриминации, но их также можно интерпретировать в более широком смысле: как критику склонности человека предъявлять счет отдельному лицу – в положительном или отрицательном смысле – за действия группы, к которой он принадлежит.

Советское государство как раз и основалось на таком принципе коллективного включения или исключения: кто не с нами, тот против нас. Дворянство, капиталисты и духовенство рассматривались как враждебный класс и поэтому исключались из участия в жизни общества. В то время как рабочие и крестьяне были по определению «хорошими», им приписывали несуществующие качества. Возможно, все это выработало у россиян иммунитет к идеализации обездоленных и притесненных, к чему мы, на Западе, так склонны. Ведь в итоге решающее значение имеет только отдельная личность. В России я понял, какой смысл вкладывается в слова «хороший человек». Это старомодная характеристика, вышедшая из употребления в Нидерландах, в России по-прежнему служит для выделения человека среди других. Речь идет об индивидуальных чертах человека, независимо от занимаемого положения в системе или от группы, к которой он принадлежит. Не ваше происхождение, но ваши человеческие качества определяют ваш образ в глазах других и отношение к вам.

Спустя тридцать лет после своей кончины Советский Союз продолжает существовать во множестве неистребимых ипостасей. Для одних эта страна остается потерянным раем, для других – символом всего плохого, что можно сказать о России, эталоном отсталости и того, чем не должна быть страна. И это свойственно не только тем, кто испытал Советский Союз на собственном опыте. Более того, положительная переоценка Советского Союза в ходе последних лет – это в значительной степени дело рук нового поколения. Ничтоже сумняшеся, не смущаясь своего полного невежества, они считают, что им все известно об устройстве СССР и его истинном величии. Приходится признать, что другие, столь же молодые представители этого поколения, пламенно оспаривающие первых, так же не обременены знаниями.

Откуда берутся эти представления? Из рассказов родителей, бабушек и дедушек? Возможно, младшие поколения на основе этих рассказов создали в своем воображении картину Советского Союза, соответствующую их представлениям о том, как должна выглядеть Россия сегодня?

Тень советского прошлого удивительно долговечна, равно как и руины железобетонных конструкций, по которым археологи будущего еще долго смогут прослеживать территориальное распространение советской цивилизации.

3

Рынок

Андрей Демьянов