Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер

возглавляет литейный цех на московском Заводе имени Лихачева, промышленном гиганте, занимающем целый район, с автобусным сообщением по всей территории, бассейном и собственным дворцом культуры. Насколько может охватить глаз, простираются ряды корпусов с цехами. В литейном цехе изготавливаются рессоры, мотоблоки и другие технические узлы. Раскаленный метал льется в формы из песка и земли, колоссальные плавильные тигли с грохотом перемещаются по заводскому цеху. На одной из ржавых установок кто-то написал крупными корявыми буквами слово «ад». Это завод ЗИЛ в начале двухтысячных, в дни своего заката.

Когда-то здесь работало более семидесяти тысяч человек и с производственной линии сходили миллионы грузовиков. Спустя двадцать лет после распада Советского Союза предприятие выпускает лишь несколько тысяч грузовиков в год руками едва ли не семи тысяч человек. В основном это трудовые мигранты из бывших советских республик, согласившиеся на тяжелую и грязную работу за жилье и вид на жительство.

Андрей Демьянов – крепыш с грустными голубыми глазами, под спокойной поверхностью которых тлеет вулкан. Он не многословен – ему достаточно пары фраз, чтобы проанализировать причины краха завода: «Раньше мы производили грузовики для всей страны и всего соцблока. Мы даже не делали запасных частей: если грузовик ломался, его просто заменяли на новый. А теперь кому наши грузовики нужны…»

Эта история, как в капле воды, отражает угасание России как промышленной державы. Крупномасштабное производство умирает из-за потери рынков сбыта, будучи изначально построено на порочных экономических основаниях.

Шоковая терапия

Россия стала рыночной экономикой, потому что ничего другого ей не оставалось. Стагнация плановой экономики началась уже в конце 1970-х годов, и в итоге экономика рухнула под собственным весом. Перестройка Горбачева была попыткой вернуть судно в нужное русло. Открытость, децентрализация и введение рыночных механизмов были призваны придать системе новый импульс. Но как только были ослаблены «бразды правления», страна избавилась от жесткого контроля Москвы – и советская система лопнула, как мыльный пузырь. Что, конечно, совсем не входило в планы Горбачева. Он намеревался реформировать систему, а не упразднять ее, поэтому стал тормозить, вилять, принимать противоречивые меры и проводить выбранную им политику непоследовательно. В результате состояние экономики только ухудшалось. Чтобы смягчить недовольство населения, государство выделяло все больше средств на сдерживание цен. И это при сокращающихся доходах, которые таяли из-за падения цен на нефть и вследствие непродуманных мер. Таких, например, как введение сухого закона, в то время как акцизы были одним из столпов государственного бюджета. К лету 1991 года, к моменту моего прибытия на белорусский вокзал, дефицит бюджета вырос до трети ВВП и Советский Союз фактически обанкротился[31].

Кстати, внешне это не особенно проявлялось. Жизнь в стране, конечно, производила впечатление скудности, но никто не голодал, полки в магазинах не пустовали. Хотя некоторые странности бросились мне в глаза. Например, в булочной рядом с хлебом на веревочке висела специальная ложка: с ее помощью можно было проверить свежесть хлеба, придавив его ложкой, чтобы убедиться, что он не черствый. Ассортимент магазинов не отличался разнообразием. Были и более существенные признаки упадка: многие продукты продавались по талонам, по крайней мере если вы хотели купить их по государственной цене. Продукты можно было купить и в небольших киосках или на рынках, но гораздо дороже. Через некоторое время меня поразило и то, что мои новые друзья практически не тратили денег – для них все было слишком дорого.

Когда пять месяцев спустя я снова приехал в Россию, события в ней развивались еще стремительнее. Советский Союз уже прекратил свое существование. Магазины опустели, а население готовилось к длинной, суровой зиме.

Борис Ельцин, президент новой России, возлагал надежды на рынок как на последнее спасительное средство и собрал команду из радикальных реформаторов под руководством тридцатипятилетнего экономиста Егора Гайдара. Их задача состояла в том, чтобы оживить российскую экономику с помощью мер, которые в те времена обычно описывались как «шоковая терапия». Примером для подражания стала программа, проводимая с 1989 года в Польше с помощью западных экономистов.

Рецепт шоковой терапии состоял из ряда радикальных реформ, призванных в кратчайшие сроки превратить государственную плановую экономику в капиталистическую рыночную. После начальной фазы «свободного падения» ожидалась стабилизация и возникновение нового баланса. Выбор России в пользу капитализма основывался не на убеждениях, а на том, что все другие подходы потерпели неудачу. Реанимация экономики, испытавшей системный крах, была сложнейшей задачей, для которой в то время никто в мире не имел готового решения. Но решение требовалось.

Чего ожидал человек от рынка? Спасения, разумеется. Ведь благодаря гласности люди смогли понять, что капитализм оказался гораздо более жизнеспособной системой, чем его изображала советская пропаганда. На Западе жили не только свободно, но, как оказалось, довольно беззаботно, а степень благосостояния там была неизмеримо выше того, что предлагала советская система. Больше всего на свете новая Россия надеялась стать «нормальной страной», с демократией, рыночной экономикой и всеми благами современной цивилизации, какие с этим ассоциировались.

Но я не забыл и страх тех холодных декабрьских дней накануне 1992 года: 2 января должна была начаться «либерализация цен» – главный способ борьбы с товарным дефицитом. До сих пор цены всегда устанавливались государством. Теперь началось «освобождение цен», которые были отпущены в свободное плавание – в действие должны вступить рыночные механизмы, то есть законы спроса и предложения. То, что это приведет к росту цен, понимали все. Собственно, так и предполагалось, чтобы снова заполнить полки магазинов. Вопрос состоял в том, как высоко в итоге поднимутся цены. И достаточно ли товаров, чтобы удовлетворить спрос? Никто не брался делать точных прогнозов. В отчаянной попытке оживить рыночные силы правительство 29 января 1992 года легализовало свободу рынка в буквальном смысле слова «свобода»: с этого момента всем разрешалось продавать все, что они хотели, в любом месте без каких-либо лицензий.

И это сработало. Оживились поставки, но цены в один момент подскочили в несколько раз. Торговля сконцентрировалась в киосках и ларьках, которые сыграли ключевую роль в снабжении Москвы в 1990-х годах. Такая торговая форма, вероятно, не была результатом какого-то плана, а выросла стихийно. Первое время торговали на опрокинутых ящиках, с раскладных столиков и с задних сидений автомобилей. Затем, вероятно, нашелся «предприимчивый» продавец, который понял, что хорошо иметь крышу над головой, свет и тепло, а электричество для своей палатки можно качать с фонарей и соседних домов.

Ларьки и палатки работали днем и ночью, а продавец одновременно исполнял функции охранника и ночного сторожа. Киоски имели небольшое окошко, открытое днем, а ночью или когда было холодно,