Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

или иерархических обсуждений этики и политики, а как вытеснение этики при осмыслении политики и власти и отрицание того, что она может быть институциализирована в соответствующих притязаниях индивида и государства. У Макиавелли нет концепции современного государства; в его понимании lo stato – нечто более двусмысленное и расположенное между политикой как деятельностью, институциональной структурой и различными способами понимания агентности в политике (агентности государя, народа и граждан). В самом деле, учитывая фундаментальный урок «Государя», едва ли Макиавелли счел бы доводы Мейнеке адекватным представлением его фундаментальных гипотез и выводов. Гениальность, которая, собственно, и делает Макиавелли столь интересным и важным, заключается в том, что его непросто загнать в философскую или теоретическую смирительную рубашку. Именно поэтому его наследие в современных международных вопросах и политической мысли столь сложно и в то же время вездесуще.

Длинная тень Макиавелли

Макиавелли писал во времена, когда в европейской политике и истории происходили значительные трансформации, позволившие сложиться идее современного государства. В географическом и идеологическом контексте произошел важный сдвиг от войн между монархами к религиозным войнам, последовавшим за произошедшей в 1517 г. Реформацией, предзнаменованием которых стало разграбление Рима имперскими войсками в 1527 г. Однако этот контекст может также ввести в заблуждение и заслонить специфику наследия Макиавелли в политике и международных делах. В нем легко увидеть, как это делает Мейнеке, один из источников современного государства, в особенности отделения политики от морали в новой науке о государственном интересе, сопровождавшей возможность реализации автономной суверенной власти. Этот подход включает идеи Макиавелли в теорию современного государства, а в современных международных отношениях – в государственную систему с ее утверждением автономии и суверенитета и отсутствием какого бы то ни было иерархического авторитета, регулирующего государства. Государственный интерес и роль Макиавелли в появлении этого понятия гарантируют ему место в философской истории современной политики и ее теоретических категорий, хотя нужно заметить, что теорией государственного интереса также занимались и другие важные мыслители, такие, например, как Жан Боден, чьи идеи и политика отличаются от макиавеллиевских [Скиннер, 2018; Poole, 2015]. Тот факт, что Макиавелли отвергает классическое и христианское естественное право, в особенности тезис о том, что существует высший закон или нормативный порядок, создающий обязательства для государя, – основание для его включения в число источников реалистических теорий международных отношений. Соответственно, когда мыслители начала XX в. искали основополагающих теоретиков международных отношений, Макиавелли оказался вполне очевидным кандидатом [Wight, 1991; Doyle, 1997]. Спор между реализмом и идеализмом важен, и он, безусловно, сформировал сферу современной политики и международных отношений, в которой можно найти отзвук некоторых макиавеллиевских тем. Однако влияние Макиавелли на современную мысль шло и другими путями, более сложными и в то же время более существенными, чем включение его в лагерь реалистов в сфере международных отношений, противопоставляемый лагерю идеалистов.

Макиавеллианцы-революционеры – Грамши, Альтюссер, Бернхем

Послевоенные споры между реализмом и идеализмом в целом встраивались в общее утверждение современного либерального государства и системы, в которой оно действует. В первой половине XX в., однако, возник странный интерес к макиавеллизму среди тех, кто стремился к разрушению государства путем коммунистической революции. Эта связка, вероятно, не так удивительна в случае итальянского марксиста Антонио Грамши, который осмыслял режим революционного класса подобно «новому Макиавелли» [Грамши, 1957–1959]. Грамши опирался на объяснение политики основания в «Государе», считая ее образцом для сходной политики основания нового классового государства, опирающегося на объединение итальянского пролетариата и крестьянства.

В отличие от классического ленинизма с его идеей вертикального руководства силами коммунистической партии, Грамши интересуется построением гегемонии через объединение разных видов борьбы с целью сделать идеи коммунизма в его марксистском изводе культурно доминирующими. Хотя Грамши часто считается сторонником менее насильственного варианта революционной борьбы, чем Ленин, он все же признавал необходимость основывающего насилия при построении нового порядка. То есть Грамши оспаривает нереволюционные способы установления коммунизма, за которые выступали некоторые социалистические и реформистские группы. Для него урок Макиавелли очевиден: социалистическая стратегия должна расправиться с пережитками старого режима, чтобы обеспечить политическую стабильность, подобно тому как государь должен обезопасить себя от врагов из старого режима, наподобие Чезаре Боржиа, убившего де Орко. Грамши хвалит также Макиавелли за то, что, в отличие от других домарксистских мыслителей, он был не только писателем, но и сам участвовал в политике создания народа там, где такого народа до того не было. По мнению Грамши, руководящая роль коммунистической партии – это роль «нового Макиавелли», потому что, оказываясь в схожей ситуации, не получает в наследство уже наличный народ с вечными предпочтениями. Она, скорее, сама создает народ, устанавливая новую социальную и культурную гегемонию, подобно тому как народ создается посредством акта основания, не будучи константой политики.

Это прочтение Макиавелли как источника для тех, кто пытается осмыслить революционную политику, далее развивал французский структуралист Луи Альтюссер в своей работе «Макиавелли и мы» [Althusser, 1999]. Увлеченность Альтюссера Макиавелли не так-то просто объяснить. Но многое вращается вокруг парадоксального характера его сочинений, например вокруг очевидного противоречия между монархическим «Государем» и республиканскими «Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия», а также радикализма его метода, безоговорочно отвергающего ренессансную и классическую традицию естественного права. Именно вещи, шокировавшие многих читателей, представляются теми элементами теории Макиавелли, которые делают из него значительную фигуру среди мыслителей прошлого и важный пример для желающих защитить грубую реальность марксистской революции от тех, кто стремится гуманизировать или либерализировать его творчество в рамках моралистического подхода к политике. Отказ Макиавелли пойти по этому пути кладет начало респектабельной интеллектуальной и политической традиции, к которой может себя отнести и современная революционно-радикальная политика.

Интерес Макиавелли к силе, насилию и акту политического основания не отпускал даже бывших марксистских теоретиков, таких как Джеймс Бернхем, американский троцкист, разочаровавшийся в марксизме. Во время Второй мировой войны он работал в организации, ставшей предшественницей ЦРУ, и размышлял о новом порядке, основанном на конкуренции технократических элит, которых демократия интересовала только в качестве прикрытия для отбора и обновления элиты. «Макиавеллианцы» Бернхема [Burnham, 1943] вышли после его первой книги «Революция менеджеров», в которой он перешел от марксистской классовой политики на сторону новой технократической элиты, призванной возглавить новую цивилизацию, порожденную ленинизмом в СССР, фашизмом и нацизмом в Европе и технократическим менеджериальным капитализмом в США. Именно эта теория сатирически высмеивается в романе Джорджа Оруэлла «1984», где партия становится самоцелью, не зависящей от какой бы то ни было идеологической сути. Утратив веру в марксизм, Бернхем в конце 1930-х годов заигрывал с нацизмом как новым порядком в Европе, но никогда не был настоящим его приверженцем и больше интересовался стилем политики технократических элит, бросавших вызов и свергавших старый порядок имперских держав, таких как Великобритания. «Макиавеллианцы» связывают мысль автора эпохи Ренессанса с новой перспективой, которую Бернхем сконструировал на основе работ итальянских политических экономистов начала XX в. Ключевыми фигурами для него были Гаэтано Моска, Роберт Михельс и Вильфредо Парето (все они либо оказали влияние на итальянский фашизм, либо были его отцами) с добавлением теории Жоржа Сореля о мифическом насилии. Книга Бернхема – любопытный синтез его собственных интеллектуальных предрассудков, но не серьезный исторический анализ Макиавелли или исторической традиции, с которой его можно было бы связать. Но, подобно Грамши и Альтюссеру, он видит в Макиавелли оригинальную политическую фигуру, отвергающую этическую политику и понимающую реальность и притягательность власти вместе с необходимостью войны.

Когда разразилась холодная война и СССР занялся разработкой собственного ядерного оружия, Бернхем изменил свои взгляды и даже предлагал начать превентивную ядерную войну с СССР, пока у США была монополия на это оружие. Своеобразные, но имевшие достаточное влияние идеи Бернхема в 1940-е годы способствовали формированию реалистического мировоззрения в послевоенной теории международных отношений: они предлагали подход к власти и войне, выходивший за рамки реализма «государственного интереса» старого порядка (представленного Мейнеке) или революционного реализма, все еще привязанного к официальному марксизму-ленинизму. Когда в государствах, трансформированных военной мобилизацией, стали возникать новые формы политической агентности, идеи Бернхема оказали влияние на тех, кто начал осмыслять Америку как капиталистическую имперскую державу, особенно