Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

на так называемых неоконсерваторов, сторонников экспансионистского взгляда на судьбы США, противопоставлявших себя осторожным реалистам, которые извлекли из опыта своих политических героев вывод о необходимости самоограничения.

Натурализация Макиавелли в современной политической теории международных отношений

Парадигма реализма в современной теории международных отношений, очевидно, сформирована макиавеллиевскими темами и объяснением государственного интереса, а также двухуровневыми теориями, которые отличают дипломатическую и политическую мораль от обычной повседневной. Но часто интересно, как эти споры отзываются в размышлениях о международной политике. Недавно вышедшие книги Джона Миршаймера [Mearsheimer, 2011] и Джозефа Ная [Nye, 2020] напрямую обращаются к вопросам о том, почему лидеры должны лгать и как это делать эффективно и почему они не могут просто отступать от морали. Обе эти темы – глубоко макиавеллиевские. Миршаймер – строгий реалист, но в книге «Почему лидеры лгут?» он рассуждает о стратегических сложностях, связанных с отказом говорить правду, и причинах, по которым к этому порой вынуждают обстоятельства. Особенно интересен кейс Саддама Хусейна и оружия массового поражения, которого на самом деле перед началом Второй войны в заливе в 2003 г. в Ираке не было. Хусейн не смог убедить международное сообщество в том, что он в полном объеме соблюдает международные санкции (причем в основном он их действительно соблюдал), поскольку иначе он мог бы дестабилизировать собственный режим. Точно так же американские оппоненты Хусейна не хотели ему верить, даже если он говорил правду, как и не могли признать, что были введены в заблуждение ложными разведывательными данными и ввязались в войну, которая стоила США человеческих жизней и денег (а иракцам – тысяч жизней). В международной политике всегда найдутся обстоятельства, в которых требуется эффективная ложь, но они носят не только внутренний характер (например, сокрытие данных о количестве погибших и планируемых дальнейших потерях во Вьетнамской войне для того, чтобы не тревожить общественное мнение). Управление обманом требует контроля над событиями, которые на самом деле неподконтрольны каким-то одним агентам.

Най, которого, впрочем, меньше интересует практический макиавеллизм, также обеспокоен вопросом об оценке значения «моральности» для эффективности политических лидеров, под которыми он понимает американских президентов, начиная с Франклина Рузвельта. Его скрупулезное и весьма информативное исследование связывает вместе категориально разные вопросы о том, как быть хорошим (то есть эффективным) президентом и как быть хорошим человеком. Например, президент Картер, судя по всему, был хорошим человеком, однако его президентство оценивается с точки зрения эффективности. Хотя на первый взгляд исследование Ная противоречит интерпретации макиавеллизма, которая дается в данной работе, оно сходится с нею в том, что подчеркивает приоритет политического искусства объединения различных политических сил и интересов. Что бы ни говорили о значении имморализма (оцениваемого по традиционным меркам) у Макиавелли и восхвалении им насилия и обмана, в его сочинениях абсолютно ясно указывается, что ни один правитель не должен быть лживым извергом – в противном случае не миновать нестабильности, хаоса и провала. Это, вероятно, главный урок, который можно извлечь из карьеры Саддама Хусейна.

Наиболее интересный современный политический теоретик, пишущий в тени Макиавелли, который тем не менее не считает себя «макиавеллианцем», – это Майкл Уолцер [Walzer, 1977]. Он немало сделал для того, чтобы вдохнуть новую жизнь в теорию «справедливой войны», он же известен своей трактовкой связанной с этим вопросом проблемы «грязных рук». Теория войны Уолцера исходит не из абстрактных доктрин естественного права, как у Фомы Аквинского и его последователей, но из практики войны. Его «военное оглашение» опирается на то, что реальный военный конфликт создает дилеммы, определяющие имеющиеся у нас способы осмысления и регулирования войны, представляющие ее понятной и нормативной тем, кто в ней может участвовать. Это ситуационное и ангажированное осмысление резонирует с осмыслением политики как сугубо практической деятельности у самого Макиавелли. Уолцера также волнуют случаи, в которых ведение войны или осуществление политической власти с необходимостью требуют отступления от моральных норм, которые в противном случае являлись бы обязательными, – норм, касающихся применения насилия, обмана и причинения вреда. Подобные действия требуют, чтобы политические деятели замарали руки по-настоящему аморальными деяниями.

По Уолцеру, политический лидер несет обязательства по защите политического сообщества, и потому на нем лежит ответственность за причинение вреда и насилия в этих целях, каковой ответственности нет у обычного индивида. Из-за этого политический лидер вынужден прибегать к действиям, которые в противном случае считались бы неправильными. Вот несколько показательных примеров:

– пытки водой или просто пытки для того, чтобы предотвратить крупные террористические атаки;

– вступление в военные действия, необходимые для сохранения государства, которые приведут к гибели ни в чем не повинных мирных граждан;

– приказ солдатам продолжать сражаться и при этом поиски возможностей для выхода государства из войны – например, отправка солдат в такие страны, как Афганистан, на фоне организации вывода оттуда войск.

Все эти примеры вызывают споры, но каждый ставит вопрос о смерти и вреде, которые в противном случае были бы сочтены нелегитимными. Твердый реалист мог бы возразить, что это война и люди на ней страдают и гибнут, но Уолцер избегает такого простого реалистического взгляда, как и прекраснодушной моралистической позиции, утверждающей, что мы никогда не должны причинять прямой вред. Ключом к его осмыслению войны и международной политики является признание аргумента о том, что, если для решения своих задач политические лидеры и их военное командование должны убивать невинных, они поступают плохо. Интересный вопрос состоит в том, как мы обращаемся с этим фактом, особенно в современных либеральных демократиях, где мы желаем иметь таких солдат, чиновников и политиков, которые могли бы спокойно вернуться к повседневной жизни и чья личность не была бы разрушена требованиями применения насилия и причинения зла. Нам нужно, чтобы люди «пачкали руки», но в то же время делали это так, чтобы не разрушить чистоту ключевых институтов, политических сообществ или индивидуальных граждан.

Интерес представляют два аспекта теории Уолцера. Во-первых, в отличие от абстрактного и формалистского мышления новых «теоретиков справедливой войны», таких как Макман или Фабр [McMahan, 2009; Fabre, 2012], он пытается формулировать свои идеи с учетом реалий современной войны, как она представлена в истории, автобиографиях и публицистике. Поэтому он описывает реальные дилеммы, а не просто абстрактные логические проблемы. Во-вторых, он предлагает ответы, направленные на то, чтобы смягчить причиненное зло, но не искоренить его. Один из приводимых примеров – явно несправедливое отношение к Королевским ВВС после окончания Второй мировой войны. Ценой больших личных потерь и самопожертвования в 1940–1945 гг. эти летчики вынуждены были в ходе британских бомбардировок немецких городов совершать вещи, которые считали плохими, но необходимыми. Нанося воздушные удары, которые не могли не повлечь за собой гибель десятков тысяч граждан, большинство из которых являлись мирными жителями и по любым меркам были невиновны (например, маленькие дети, старики и инвалиды), летчики участвовали в действиях, которые должны были осуждаться, и нарушали общепринятые военные конвенции. Однако в специфических обстоятельствах того времени, когда Британия столкнулась с угрозой поражения от страшного врага, эти чрезвычайные действия были оправданны. Тем не менее убийство невиновных все равно оставалось злом, поэтому в конце войны было принято справедливое решение не отмечать эти подвиги специальными медалями или не отдавать высшие почести тем, кто руководил этой кампанией, в частности сэру Артуру Харрису, не получившему, в отличие от остальных британских командующих, почетного титула. Можно выдвинуть множество возражений и вопросов касательно отдельных аргументов Уолцера, но что остается интересным в его способе мышления и что, как мне кажется, является в нем наиболее макиавеллиевским, так это сложная промежуточная позиция между идеализмом, стремящимся никогда не совершать зла, и незатейливым реализмом, допускающим исключение из этого правила на основе государственного интереса. Позиция Уолцера не следует этой упрощенной идее государственного интереса.

Самая поразительная черта сложных произведений Макиавелли – не новые понятия и структуры, которые он придает современной политике, и даже не психологические озарения, предвосхищающие позднейшие взгляды на проблемы лидеров и лидерство в политике и международных делах, но его уникальная способность расшатывать слишком простые концептуальные и теоретические различия.

Это верно независимо от того, как рассматривать его сочинения – как срывание покровов с современной политики или же как первый шаг по скользкому склону, ведущему к тоталитаризму и жестокости двадцатого столетия, как это представляется у Лео Штрауса.