16 лет возвращения - Израэль Рахлин

Через два дня Лейбо похоронили. Он был одним из тех, кого разлучили с семьей в первые дни депортации из Литвы. Вместе с другими мужчинами его поместили в специальный вагон, который на одном из пунктов следования отцепили от состава. Лейбо отправили в исправительно-трудовой лагерь, и только через десять лет он встретился со своей семьей. Длительное пребывание в лагере расшатало его нервную систему. Он страдал патологическим неврозом и манией преследования. И вот в один из таких моментов отчаяния он не выдержал и покончил с собой.

За несколько лет многие ссыльные свели счеты с жизнью. Далеко не каждый имел достаточный запас сил, чтобы продолжать жить, и зачастую самоубийство оказывалось единственным выходом.

Случалось и так, что люди переступали высокие этические нормы. НКВД всегда высматривал тех, кто пошел бы на то, чтобы сотрудничать с ним и информировать обо всем, что происходит в среде депортированных: о чем говорят, что планируют. Все знали, что НКВД пытался заманить людей или путем обещаний, или с помощью угроз. Некоторые поддавались такому давлению и соглашались быть информаторами. Они принесли много горя своим друзьям и знакомым, которых они сдали всемогущему ведомству. Людей осудили, и долгие годы они провели либо в исправительно-трудовых лагерях, либо в тюрьмах.

Из-за жизни в таком суровом климате у некоторых возникали различные заболевания, в том числе и психические. После длительного периода акклиматизации люди, казалось, привыкали к суровым зимам и резким переменам в межсезонье. Но с течением лет становилось все труднее справляться с этим, как будто в организме истощались резервы.

После четырнадцати лет жизни в Сибири наши силы тоже, казалось, были уже на исходе, и мы все труднее переживали холодную погоду. Когда температура опускалась ниже сорока градусов мороза, мы оба с трудом выходили на улицу — болело сердце, тяжело становилось дышать. Зима 1955–1956 годов оказалась особенно суровой, и мы с огромным нетерпением ждали лета и теплой погоды.

О событиях, происходящих в мире, мы узнавали из сообщений радио и из газет. Редко, когда кому-то из наших друзей удавалось на коротких волнах поймать сообщения зарубежной радиостанции, прорвавшись через информационную монополию советских средств массовой информации. Послушать иностранные радиостанции было не так-то просто. Их глушили мощными звуковыми экранами со станций, которые окружали города.

В первых числах марта 1956 года мы услышали по радио, что датская правительственная делегация во главе с премьер-министром Х.К. Хансеном прибудет с официальным визитом в Москву. К тому времени наша переписка с родственниками из Дании стала регулярной.

Рахиль

Мы часто писали друг другу, и по письмам из Копенгагена я знала, что моя семья обратилась к правительству Дании с просьбой помочь нам получить разрешение на выезд. Они пытались получить для нас такое разрешение, чтобы мы хотя бы по туристической визе могли приехать навестить их. Мы не слишком оптимистично были настроены по поводу того, что попытки моей семьи приведут к каким-то положительным результатам, но известие о визите премьер-министра Х.К. Хансена вселило в нас новую надежду.

Через несколько дней после этого известия к нам неожиданно пришел бывший ученик Израэля в вечерней школе лейтенант НКВД Мамотенко.

Нас удивил его неожиданный визит и особенно тот интерес, который он проявил ко мне и моей семье. Мамотенко задавал подробные вопросы об отношениях в нашей семье, о моей маме, братьях и сестрах, спрашивал о том, где они живут, сколько им лет, чем они занимаются. Я отвечала ему подробно, и, наконец, он спросил, скучаю ли я по своей семье в Дании. «Конечно, скучаю, — ответила я. — Скучаю о них каждый день вот уже пятнадцать лет, как я здесь, и буду скучать и по моей родине и по моим любимым до самой смерти. Любой человек, окажись в моей ситуации, будет испытывать то же».

Мамотенко поблагодарил нас за беседу, и, когда он уходил, я не удержалась и спросила его: «Вы знаете что-то о моей семье? Если знаете, то что?» Мамотенко покачал головой. Он не смог сдержать улыбки. Это была двусмысленная улыбка.

Рахиль — Израэль

Через два дня мы получили длинную телеграмму из посольства Дании в Москве. Посольство информировало нас о том, что вопрос о нашем выезде обсуждался на самом высоком уровне во время недавнего визита премьер-министра Х.К. Хансена в Москву. Советская сторона засвидетельствовала, что положительно рассмотрит наше заявление о разрешении на выезд. Поэтому посольство рекомендовало нам немедленно обратиться за получением этого разрешения и просило информировать о том, как пойдут дела.

Датской делегации удалось убедить советских руководителей. Они пообещали, что нам разрешат выехать из страны, но наш горький опыт показывал, что много, очень много времени может пройти со дня получения обещания до его выполнения.

Сначала мы пошли в ОВИР, организацию, занимающуюся выдачей разрешений и виз для выезжающих за границу. Нам выдали кипу длинных анкет, которые предстояло заполнить, подробно отвечая на вопросы о нашей жизни, образовании, о поездках, о членстве в партийных, культурных или спортивных организациях. Так же подробно мы отвечали на вопросы о наших родственниках, кто они и где живут.

Шнеур уже несколько лет был членом ВЛКСМ. Как и другие, комсомольцем он стал автоматически. У тех, кто отказывался вступать, могли возникнуть неприятности — вплоть до отчисления из института.

Комсомольцы — авангард молодежи. Они активно поддерживали генеральную линию партии и принимали участие во всех ее делах. Например, в их помощи всегда нуждался сельскохозяйственный сектор, особенно в период уборки урожая, когда комсомольцы отправлялись в колхозы помогать убирать урожай. После первой своей поездки в колхоз Шнеур рассказывал нам, в какой тесноте они жили в грязной вонючей юрте. Каждый день с утра до вечера они работали в поте лица, собирая картошку. А колхозники не работали, считая, что, пока студенты «пашут», они могут отдыхать.

На следующее лето Шнеур решил остаться дома и не пришел в комитет комсомола, когда студентов отправляли в колхоз. Один из секретарей комсомола приходил к нам несколько раз, но Шнеура не застал. Он устроился помощником воспитателя в пионерский лагерь, хорошо там поработал, и когда летние каникулы закончились, получил письменную благодарность от комсомольской организации лагеря. Вскоре начались занятия в институте, и на комсомольском собрании один из секретарей остро критиковал Шнеура за то, что тот подвел своих товарищей, не поехав работать в колхоз. Шнеур спокойно его выслушал,