Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

обычаям, которые сейчас нарушаются. Как бы то ни было, очевидно, что большинство крупных земледельцев с готовностью перешли от системы сбора урожая, которая связывала их целым рядом привычных социальных связей и обязательств перед более бедными соседями, к системе, в которой необходим лишь один безличный контракт – с агентом, предоставляющим машины. Другие селяне – в особенности те, которые теряют больше всего, – оспаривают если не все, то по меньшей мере некоторые из этих преимуществ и приводят иные недостатки использования машин. Но чаще всего подвергается сомнению тот факт, что использование комбайна позволяет увеличить урожайность. Вполне показательным примером множества подобных дискуссий может служить неприметный спор, который однажды состоялся между Тощим Матом, безземельным батраком, и Газали, который арендует девять релонгов земли. Мат утверждал, что комбайн часто пропускает ряды риса, расположенные поблизости от насыпи, и приминает рис в том месте, где въезжает на поле. Кроме того, по словам Мата, комбайн часто заклинивает и рассыпает рис на поворотах или когда его бункер переполнен. Поскольку Тощий Мат придумал, как подбирать за комбайном остатки риса, он выступает своего рода специалистом в данной области. Однако Газали вежливо не соглашается: по его словам, используя комбайн, он получает как минимум один дополнительный мешок риса, и раз уж на то пошло, то сын его соседа, который в прошлом сезоне молотил для него рис вручную, высыпал много риса из бадьи и оставил много зёрен на стеблях.

Бедняки находят и другие аргументы, помимо этических, пытаясь доказать, что использование комбайнов не отвечает материальным интересам земледельцев. Они довольно обоснованно утверждают, что из-за огромных машин в земле появляются глубокие колеи, в особенности во время ирригационного сезона, когда поля влажные и их с трудом можно выровнять перед новой посадкой. Кроме того, говорится о том, что машины разрушают насыпи, перемещаясь с одного участка на другой, и о неудобствах, связанных с необходимостью координировать время посадки, чтобы комбайн мог пробраться через расчищенные поля к любому участку, который не находится рядом с подъездной дорогой. Но крупных земледельцев, за редким исключением, не волнует этот длинный перечень недостатков комбайнов – они приняли своё решение и довольны его результатами.

Однако более богатые крестьяне в Седаке не пожелают признать, что они фактически лишили значительной части средств к существованию более бедных односельчан лишь потому, что машина оказалась удобнее ручного труда и позволила им сэкономить несколько ринггитов. Признаться в этом означало бы открыто заявить, что их собственная частная выгода в виде экономической маржи имеет первостепенное значение, и открыто снять с себя любую ответственность за благосостояние остальной части их общины. Богатые селяне, как и практически все остальные, признают, что комбайны несут беднякам экономические трудности, однако всеми силами стараются описывать своё поведение так, чтобы оно получало оправдание в выражениях, которые их соседи смогут если не принять, то уж хотя бы понять. Такие попытки предпринимаются при помощи утверждений о нехватке рабочей силы и отсутствии у состоятельных земледельцев иного выбора, кроме использования комбайнов, если они хотят убрать урожай риса в подходящий момент. Так выглядит их вторая – и более существенная – линия социальной обороны, где практичность уступает место необходимости. Как будет показано ниже, эта оборонительная линия находится под постоянным снайперским огнём бедных, однако какой-либо риск её сдачи отсутствует.

Понятие «нехватка рабочей силы» очень заковыристое. На одном уровне оно попросту означает, что отдельные лица платят за труд больше, чем им хотелось бы. Если бы доступных трудовых ресурсов было больше, произошло бы снижение оплаты труда. На другом уровне – более объективном – можно с определённостью утверждать, что нехватка рабочей силы будет наблюдаться в те моменты, когда рис на полях станет гнить из-за нехватки работников. Но так не утверждают даже богатые, поскольку ещё до появления комбайнов в регионе Муда, но уже после перехода к двойным урожаям рис на полях успешно собирался. Богатые делают более нейтральное, но не менее настойчивое заявление: рабочей силы не хватает, поэтому она слишком дорога, а если они будут полагаться на полевых рабочих, то их урожай окажется под угрозой. Например, староста деревни Хаджи Джаафар и его брат Лазим, обрабатывающий 13,5 релонга земли, поясняют, что до появления комбайнов деревенская беднота часто отправлялась молотить рис в другие места, если там платили больше, чем в Седаке. По их словам, созревший рис собирался поздно и был легче, чем требовалось, из-за чего снижалась цена, которую можно было за него получить. «Земледелец оказывался в проигрыше», – добавляет Лазим. Такой же настрой разделяет Ток Касим, утверждающий, что в последний момент ему не хватает ни жнецов, ни молотильщиков, которые не являются на работу, поэтому ему приходится повышать плату, чтобы нанять дополнительных людей. Но даже в таком случае, говорит Ток Касим, его урожай собирался с опозданием. Мат Иса, арендующий пять релонгов и нанимающий комбайн для уборки, утверждает, что предпочел бы брать работников из деревни, но у него нет выбора. Его в особенности беспокоит урожай ирригационного сезона, который начнет прорастать (пади тумбух), если его не обмолотить вовремя – как вспоминает Мат Иса, два сезона назад именно так была испорчена часть его зерна, и государственное предприятие по сушке риса дало за него только полцены. Признавая, что из-за комбайнов жители деревни потеряли работу, Мат Иса добавляет, что без этих машин рабочие бы расслабились и не трудились полный день, поскольку их заработки были бы слишком высокими.

Фактические обстоятельства в данном случае беспокоят меньше, чем аргументы, которые крупные земледельцы приводят от своего лица. Подобно любому публичному объяснению классового поведения, эти доводы обладают определенной правдоподобностью. В регионе Муда в пик сезона сбора урожая рабочих рук не хватало ещё до появления двойного цикла рисоводства. Местная рабочая сила регулярно дополнялась мигрантами из Таиланда и Келантана. С появлением ирригации заработная плата действительно сначала выросла почти в два раза, но в период с 1972 по 1974 годы реальные зарплаты работников, занятых сбором урожая, фактически снизились[302]. При этом отсутствуют какие-либо доказательства того, что ущерб урожаю из-за нехватки рабочей силы был серьезной проблемой начиная с 1972 года и до появления комбайнов[303]. Смысл того, что хотят донести крупные эксплуатанты комбайнов, заключается в следующем: у них связаны руки, и если они не наймут машины, то потеряют урожай – полностью или частично. Если принять это утверждение на веру, оно оправдывает их действия, ведь никто в Седаке не станет винить крестьянина за использование комбайнов, если это единственный способ спасти свой урожай.

Те селяне, чьи доходы в