Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

узкой, но важной зоны консенсуса оценки расходятся. Ни богатые, ни бедные жители Седаки не испытывают одинакового энтузиазма по поводу изменений, которые принесли двойные урожаи. Жалобы бедняков вполне ожидаемы, учитывая те потери, которые они недавно понесли. Но вот любопытный момент: жалобы звучат и от крупных земледельцев, хотя именно им достались главные выгоды от широко разрекламированной программы двойных урожаев. Поначалу возникает соблазн списать их недовольство на всеобщее человеческое (и уж во всяком случае крестьянское) упрямство, ведь мы лишь скрепя сердце признаемся себе в своей удаче, однако характер жалоб крупных земледельцев безошибочно выдаёт классовую перспективу. Прежде всего, они возмущены исчезновением возможностей покупать землю. Например, Хаджи Кадир утверждает, что дела обстояли «лучше до» введения ирригации, когда «мы могли накопить денег и купить землю всего за тысячу ринггитов за релонг». Камил, арендующий 15 релонгов, ворчит, что сейчас он живёт не лучше, чем десять лет назад, зато земля теперь недоступна. Ностальгию в данном случае вызывают не только те времена, когда земля продавалась по тысяче ринггитов за релонг, но и то, что бедные мелкие землевладельцы тогда были вынуждены из-за долгов отдавать свою землю кредиторам по схеме джуал джанджи. Именно так нажили свои небольшие состояния Хаджи Кадир и другие, но Камил ощущает, что теперь эта траектория мобильности для него закрыта.

На этом их жалобы не исчерпываются. Крупные земледельцы ропщут по поводу высокой стоимости жизни, затруднений и издержек, связанных с поиском полевых работников в тот момент, когда они им требуются, и того обстоятельства, что даже им часто требуются кредиты. Пребывая в более задумчивом настроении, преуспевающие селяне порой сожалеют, что ушли в прошлое досуг и развлечения, которыми они наслаждались в период между сбором урожая и следующей посадкой – в то время, пока большинство их более бедных соседей отсутствовали в селе в поисках работы. Теперь же состоятельные люди заняты делом круглый год. Они в особенности скучают по пирушкам, играм и исламским песнопениям, которые до 1972 года были отличительной характеристикой межсезонья в Седаке[288]. Эти сетования редко бывают слишком уж тяжелыми, ведь ради возвращения этих культурных прелестей никто не готов отказываться от второго урожая риса.

Когда речь заходит о воздействии двойных урожаев на их собственное экономическое положение, высказывания крупных земледельцев Седаки странным образом расходятся с реальными фактами. Все эти семьи, судя по их доходам и имуществу, получили значительные выгоды, однако многие из них не признают каких-либо улучшений, утверждая, что всё осталось примерно так же, как и раньше. При настойчивых расспросах они могут признать, что им стало чуть легче: «Я живу немного лучше», «Нам не приходится сильно экономить», «Нам вполне хватает на еду» (Судах тамбах сжит. Так кена лаян мачам дулу. Болех макан саджа)[289]. Но когда возникает вопрос о том, что ирригация принесла для деревенской бедноты, эти люди высказываются куда менее сдержанно – послушать их, так беднякам стало очень хорошо. Вот одно из таких высказываний: «С тех пор, как появились два сезона, даже кули [безземельные батраки] ездят на мотоциклах». Ещё один зажиточный селянин, сетуя на дороговизну труда, настаивает, что наёмные работники настолько хорошо устроились, что могут позволить себе проявлять разборчивость. Представители этой группы собеседников часто утверждают, что сейчас бедные чувствуют себя столь же комфортно (сенан), как богатые до появления двойных урожаев. По сути, они сильно преуменьшают собственные выгоды и одновременно слишком преувеличивают новоявленное процветание бедняков – с такими примерами мы ещё встретимся.

Для тех жителей деревни, чьи жизненные обстоятельства не столь устойчивы, ситуация выглядит более однозначной. Признавая, что базовый набор продуктов питания им гарантирован, они затем, как правило, делают акцент на том, насколько ухудшились их жизненные перспективы. Как отмечает Хамзах: «Я работаю без продыха, но нет ни шанса на спокойствие». И Хамзах, и другие селяне, оказавшиеся в таком же положении, противопоставляют значительные выгоды богачей собственным затруднениям в обеспечении своих семей предметами первой необходимости, такими как рыба, одежда и школьные расходы. Если богатые жалуются, что у них нет досуга, то у бедных всё наоборот: они жалуются на отсутствие работы. Они могут в мельчайших подробностях перечислить, кто именно их нанимал и сколько они зарабатывали в прошлом, сравнивая эти доходы с нынешним отсутствием работы. Водоразделом для бедных, в отличие от богатых, выступает не переход к получению двойных урожаев, а появление комбайнов. Их ощущение времени, знаменательные даты в их жизни неизбежно оказываются иными, как и их опыт. Большинство бедняков в самом деле почти наверняка живут не хуже, чем до появления ирригационной программы. Однако точкой отсчёта для них выступают первые четыре или пять лет двойных урожаев (1972–1976 годы), когда работы было полно, а заработки были высокими. Свои нынешние трудности бедные оценивают именно с этой точки зрения, и не исключено, что лишь в контексте этих трудностей первые годы ирригации превратились в «старые добрые времена».

По их мнению, в основе такого поворота судьбы лежит не просто безличное функционирование технологических изменений, а устранение зависимых связей людей друг с другом. Следующее высказывание Карима, которого Хаджи Кадир как-то назвал редким образцом трудолюбивого бедняка, отражает точку зрения многих селян его уровня достатка. Раньше, поясняет Карим, «те, кто испытывал нужду, зависели от людей состоятельных (оран сусах-лах бергантун капада оран сенан)». Сам он, как и Пак Ях, приводит в качестве примера выплату оплаты за работы авансом – этого, говорит мне Карим, больше не делается, и теперь в качестве кредитора последней инстанции в распоряжении сельских бедняков имеется только китайский ломбард. «Они [землевладельцы] больше в нас не нуждаются: если мы не приходим молотить рис, они могут просто вызвать машину», – продолжает он. Примерно то же самое сообщает Мансур, ещё один безземельный житель Седаки, сожалея о том, что после уборки риса работникам теперь не выдают подарки (закат перибади) – сам Мансур когда-то получал их от земледельцев, для которых он молотил рис, однако эти люди больше не нуждаются в его помощи. Таким образом, деревенские бедняки не только в точности осознают, что ситуация с заработками, трудом и подарками для них ухудшилась, но и прекрасно понимают, что сами они больше совершенно не являются неотъемлемой составляющей производства риса[290].

От живых рент к мёртвым

Нельзя сказать, что фиксированная денежная ставка арендной платы с внесением платежа до посадки риса не применялась до появления двойных урожаев, однако она стала правилом, а не исключением, лишь с расширением денежной экономики, состоявшимся после 1971 года. Здесь мы вновь сталкиваемся с почти непреодолимой зоной разногласий по поводу