Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

у кого-то на шее, также складываются не слишком хорошо. Поразительно, насколько сильны ожесточение и зависть… Богатые выступают очевидным источником материальной помощи, но, поскольку в каждой деревне таких людей найдётся лишь несколько, к ним постоянно предъявляются требования, тогда как сами они не имеют возможности обратиться за помощью. Получатели помощи принимают её не с благодарностью, а по праву, ведь богатые – это их родственники или соседи, располагающие достатком; сделать небольшой подарок для них ничего не стоит. Такие односторонние отношения порождают недовольство, ведь богатые обижаются на то, что им приходится всё время отдавать, а их добрая натура не находит должного признания. Получатель же помощи обижается на то, что ему приходится о ней просить и не рассчитывать на большее»[351].

В середине 1960-х годов С. Али Хусин провел сравнительное исследование руководства трех деревень, одна из которых находится в пределах 12 миль от Седаки. Соображения по поводу богатства и статуса во всех трех общинах, которые представил Хусин, совпадают с тем, что обнаружили Фёрт и Свифт:

«Богатство само по себе не вызывает огромного уважения и зачастую скептически воспринимается как корень множества зол, к которым жители деревни питают отвращение. Мелочный или расточительный богач презираем, но, с другой стороны, те, кто щедро распоряжается своими деньгами, зачастую пользуются расположением и уважением других»[352].

Наконец, Нарифуми Маэда в своём недавнем социологическом исследовании одной из деревень в штате Мелака (Малакка) изучил практики благотворительности и связанные с ними санкции, придя к следующему выводу:

«Принесение безответных даров поддерживается этосом ислама, а взаимопомощь, которая может с большей убедительностью восприниматься как страховка от будущих непредвиденных обстоятельств, поддерживается ощущением принадлежности к общине. В первом случае [закят раджа] получателем оказывается неперсонифицированный круг лиц из категории бедных и нуждающихся. Во втором случае между тем, кто предоставляет помощь, и тем, кто её принимает, существуют определённые отношения, например, соседские или родственные. От тех, кто в состоянии помочь конкретному человеку, ожидают, что при необходимости эта помощь будет оказана»[353].

Эти разноплановые исследования позволяют предположить, что отношения между богатыми и бедными в малайской деревне определяются совершенно одинаковыми ожиданиями. Суть дела не в том, происходит ли последовательная реализация этих ожиданий на практике, а в том, что они действительно существуют, а случаи их нарушения вызывают негодование и осуждение, которые мы наблюдали выше. Легитимность этих ожиданий гарантирована тремя составляющими. Первое и главное: они соответствуют общепринятым жизненным ценностям малайской деревни. Кроме того, у них имеется мощная поддержка в виде народного ислама, который предписывает богатым благотворительность и сострадание. Наконец, не следует упускать из виду и то, как сохранению этого нормативного наследия способствовали два десятилетия электоральной политики правящей малайской партии ОМНО. Партия сконструировала электоральную машину, основанную преимущественно на политике патронажа внутри малайского сообщества, и полагалась на его щедрость, чтобы добиться для себя почтения и лояльности, необходимых для победы на выборах. Существующая у партии неявная модель отношений между государством и крестьянами примечательным образом напоминает идеалы, рассмотренные выше.

В Седаке эти идеалы постепенно теряют свою санкционирующую силу, однако они ещё далеко не отжили свой век даже среди более состоятельных жителей деревни. По сути дела, именно на них ссылаются всякий раз, когда какой-нибудь крупный земледелец называет «помощью» (толон) работу или закят перибади, которые он предоставляет бедному односельчанину. К этим идеалам обращается разделяемая селянами идеология ислама, которая требует совершать благотворительность в качестве средства «очищения» своего богатства и содействия социальной гармонии. К ним же по умолчанию апеллируют всякий раз, когда возможность арендовать землю предоставляется родственнику или соседу, когда перед праздником Рамадан выдаются займы, когда арендная плата устанавливается ниже рыночного уровня, когда вместо комбайнов используется ручной труд, когда устраивается большой брачный пир. Несмотря на то, что все эти практики находятся под угрозой, они по-прежнему выступают одной из составляющих реальности сегодняшней деревенской жизни. На них также ссылаются всякий раз, когда богатые селяне критикуют ещё более состоятельных внешних игроков за то, что те сдают свою землю огромными участками крупным предпринимателям вместо того, чтобы заботиться о нуждах собственного народа.

Нечто новое об этих идеалах и их функционировании можно узнать из совершенно незаурядных и уникальных эмпирических находок, представленных в ряде недавних публикаций. В частности, Акими Фудзимото исследовал четыре малайзийские рисоводческие деревни (две в провинции Уэлсли и две в Келантане) с целью установить, можно ли в полной мере объяснить при помощи неоклассических допущений о максимизации чистой прибыли такие локальные показатели, как ставки арендной платы, цены на землю, площадь сдаваемых в аренду земель, а также заработную плату и объемы сельскохозяйственного труда в соответствующих общинах[354]. В каждом случае Фудзимото приходил к выводу, что реальные практики не совпадают с допущениями теории, а для объяснения экономически неэффективных результатов требуются предположения о распределении доходов внеэкономического характера. Например, немало землевладельцев действительно приглашали больше арендаторов, взимали меньшую арендную плату, нанимали больше работников за плату, более высокую, нежели та, что соответствовала бы стратегии максимизации их чистой прибыли. Очевидно, что всё это делалось это не столько из великодушных побуждений, сколько в ответ на ощутимое давление, которое оказывали на них соседи и родственники. Возникающий в результате незначительный перераспределительный эффект едва ли достаточен для того, чтобы ощутимо повлиять на уже существующее неравенство, однако он действительно свидетельствует о том, что рассмотренные выше идеалы оказывают влияние на актуальные практики.

Как идеология, которая предписывает состоятельным людям проявлять определенное великодушие, так и её актуальные практики представляют собой сферы постоянного идеологического конфликта, пусть и имеющего низкую интенсивность. Это вполне ожидаемая ситуация, поскольку эти сферы формируют далеко идущие последствия для распределения как земли, работы и доходов, так и престижа, статусов и подчинения. Этот момент нигде не проявляется настолько явно, как в использовании и интерпретации глагола толон («помогать», «поддерживать», «содействовать»), который обычно употребляется для описания подобного великодушия.

Когда «помощь», оказываемая одним жителем деревни другому, описывается словом толон, эта ситуация содержит подтекст взаимности, присутствующей между принципиально равными людьми. Сюда относится ряд распространенных случаев, например, когда один крестьянин ненадолго берет у другого напрокат буйвола или кухонную утварь, когда один сосед срочно просит у другого какой-нибудь недостающий ингредиент для готовки или когда происходит (сегодня это исчезающая практика) взаимный обмен трудовыми услугами при пересадке риса или сборе урожая (дерау)[355]. Важным моментом для задач нашего исследования является то, что толон подразумевает эквивалентную (но не идентичную) ответную услугу со стороны получателя когда-нибудь потом. Подобный способ помощи не предполагает никакого