Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс С. Скотт

подчинения того, кто что-то получает, тому, кто даёт. Даже когда помощь оказывается явно обеспеченным человеком более бедному соседу или другу, принципиальное равенство, подразумеваемое словом толон, сохраняется. Безземельный крестьянин, выясняющий, можно ли арендовать землю у крупного землевладельца, скорее всего, поставит вопрос так: не «поможет» (толон) ли тот ему? Практически такую же языковую форму принимают просьбы о предоставлении временных ссуд или оплате труда авансом. Во всех этих случаях слово, подразумевающее взаимность, уместно отчасти потому, что в жизненную ситуацию встроена отдача: арендатор будет платить за землю и заниматься её обработкой, заёмщик рассчитывает вернуть долг, а работник будет трудиться за свою полученную вперёд плату. Слово толон используется и в тех случаях, когда более обеспеченный сельский житель просит об услугах у кого-то более бедного. Крестьянин, который обращается к своему соседу за помощью в пересадке риса, починке плотин на поле, жатве или обмолоте, неизменно поинтересуется, не может ли сосед «помочь» ему, даже если эта работа будет оплачена.

Эффект использования слова толон в подобных взаимодействиях заключается в том, чтобы подчеркнуть принципиально равный статус участвующих в них сторон, хотя «факты» в конкретном случае могут выглядеть иначе. Прибегать к такой формулировке выгодно более богатым жителям деревни, поскольку, как мы уже видели, они заинтересованы в том, чтобы минимизировать фактически имеющиеся различия в имуществе и доходах. Для бедных же использование слова толон в буквальном смысле выступает формулой спасения лица, которая избавляет их от унижения неприкрытого восприятия в качестве подчиненных или иждивенцев. Таким образом, обмен «помощью» следует чётко отличать от благотворительных отношений, которые действительно подразумевают подчинение и неполноценность. Просить милостыню (минта седеках) – действие, не предполагающее никаких ответных услуг, – значит поставить себя в постоянное положение должника, а следовательно, и подчинения своему благодетелю[356]. Единственным человеком в Седаке, который регулярно готов идти на такие унизительные шаги, чтобы получить помощь, является Разак.

Кто именно помогает кому и в каком объеме – кто является социальным кредитором, а кто должником? – в отношениях, описываемых словом толон, всегда является спорным социальным фактом. Ситуация ещё больше осложняется тем обстоятельством, что правила игры нарушаются изменениями в землепользовании и демографии. Когда ещё до появления комбайнов рабочих рук на уборке урожая не хватало, по меньшей мере выглядело правдоподобным, что люди, которые жали и молотили рис, оказывали своему заказчику некую услугу, собирая его урожай вовремя. Эта интерпретация нашла отражение в широко распространённой среди земледельцев практике – раздавать работавшим на сборе урожая такой бонус, как закят перибади, непосредственно рисом. Одна из целей этого бонуса, безусловно, заключалась в формировании у наёмного работника чувства благодарности, а следовательно, и социального обязательства проявить такие же расторопность и усердие в следующем сезоне. Однако работники, со своей стороны, стали рассматривать этот бонус – закят – не как подарок, а как право – как часть нормальной, ожидаемой оплаты за работу на сборе урожая. Примерно то же самое можно утверждать и об отношениях арендаторов с землевладельцами, которые сложились задолго до перехода к двойным урожаям. В те времена, утверждают селяне, арендаторов было мало, а земля для обработки имелась в избытке. Учитывая другие выгодные возможности, которые существовали у крестьянина, можно было утверждать, что хороший земледелец, взявший на себя аренду земли, помогал её владельцу. Снижение арендной платы из-за неурожая, с точки зрения землевладельца, могло рассматриваться как милость или уступка, хотя с точки зрения арендатора такая скидка представляла собой основанное на обычае право, неявным образом встроенное в соглашение сторон.

Полагаю, что в ситуациях, когда классы находятся в прямом персональном контакте, их борьба принимает именно такую форму. Представители высшего класса стремятся максимизировать дискреционный – основанный на их собственном усмотрении – характер выгод, имеющихся в их распоряжении, поскольку именно этот аспект их власти обеспечивает наибольший социальный контроль, а следовательно, и послушание. Представители низшего класса, со своей стороны, стремятся преобразовать предоставляемые им дискреционные милости в права, на которые они имеют право претендовать автоматически. Если им это удастся, то больше не останется никаких милостей, которым необходимо воздавать почтение, никакого социального подчинения, никакого унижения. Но наиболее вероятным исходом, конечно же, является продолжение выраженной в языке и жестах борьбы вокруг смысла таких взаимодействий, в которых ни одна из точек зрения не обладает полным превосходством[357].

Сегодня выгодные возможности для наемного труда и аренды земли, конечно же, резко сократились. Теперь вопрос о том, какая из сторон оказывает другой наибольшую услугу, уже не выглядит столь двусмысленно: и арендатор, и наемный работник почитают за счастье иметь землю и работу и признаются – благодаря публичному снисхождению – в собственной обремененности долгами. Землевладельцы и крестьяне, нанимающие работников, могут вполне правдоподобно утверждать – и делают это, – что «помогают» арендатору или батраку, просто нанимая его, даже если арендная плата может быть более высокой и негибкой, а работа относительно нерегулярной и обременительной. Таким образом, смысл «помощи» и её социальный вес в некоторой степени зависят от потребности получателя, а эта потребность, в свою очередь, является порождением того почти монопольного положения по отношению к возможностям получения дохода, которое теперь занимают крупные земледельцы. Бедные жители Седаки, как мы уже видели, втайне негодуют из-за утраты своего статуса, неотъемлемой в новой ситуации, однако надлежащее отношение к собственным средствам к существованию требует от них придерживаться осмотрительного курса, находясь на публике.

Несмотря на то, что использование слова толон сохраняет внешнюю сторону принципиального равенства между жителями деревни, всегда было ясно, что «помощь» будет предсказуемо направляться преимущественно в одном направлении – от относительно обеспеченных к нуждающимся. Это ожидание лучше всего заметно по изумленному гневу, возникающему в тех случаях, когда норма гнусно нарушается. Например, Ток Ахмад и Шамсул на протяжении пяти лет вместе арендовали около десяти релонгов рисовой земли у Хаджи Дина, очень богатого человека из-за пределов Седаки, платя ему по высокой сезонной ставке. Но когда Хаджи Дин объявил, что хотел бы получить от своих арендаторов сверх арендной платы ещё и несколько мешков риса в виде закята, те возмутились. Вот что сообщил мне Ток Ахмад: «Он сам пришёл просить. Он хотел сожрать наш закят! Как такое возможно? Как будто это от нас [ожидается] помощь ему! (Диадатан синдири минта. Диа мау макан закятсама кита. Мачхам мана болех? Мачхам кита толонг диа)»[358]. Сипу негодования Тока Ахмада определяло то, что его слушатель знал, что и закят, и толон по логике должны направляться от богатых к бедным, а не наоборот, как рассчитывал Хаджи Дин. То обстоятельство, что он смог обратиться с