Первый Выбор - Канира

Но она? Эта маленькая девочка, которая ничего не выбирала, кроме как родиться? Которая просто хотела играть с игрушками и учиться в школе и обнимать свою мать?

ГДЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ!?

Свет вспыхнул вокруг меня. Неконтролируемо. Стены палаты задрожали от моего гнева Сути, пытающейся вырваться наружу.

Диди посмотрела на меня. Прочитала меня и мои чувства.

— Михаил, — сказала она тихо, но настойчиво.

Взмахом руки сестра погасила свет. Успокоила вибрации. Защитила смертных от того, что могло бы разрушить их разумы, если бы они почувствовали это.

Я сжал кулаки. Сосредоточился. Загнал гнев внутрь.

Но он не ушёл. Просто притаился. Ждал. Чего-то неясного. До конца непонятного.

Диди подошла ближе.

— Отец мог предотвратить это, — сказал я, и слова прозвучали как обвинение. — У него есть сила. Власть над каждым атомом Творения. Один взмах руки, и эта девочка была бы здорова. Это ничего бы ему не стоило. Меньше чем ничего.

Я повернулся к сестре.

— Так почему? Почему он позволяет это? Какой великий План требует, чтобы семилетние дети умирали от рака? Объясни мне это! Объясни, как это справедливо!

Диди смотрела на меня спокойно. Без осуждения. Просто ждала, пока буря эмоций пройдёт.

— Не знаю, — сказала она наконец пожав плечами. — Честно говоря брат, никогда не понимала этой части Плана. Почему дети умирают. Почему невинные страдают. Это одна из тех вещей, которые даже я, видящая каждую смерть с начала времён, не могу объяснить.

— Тогда, может быть, нет объяснения, — слова вырвались прежде, чем я смог их остановить. — Может быть, это просто жестокость. Бессмысленная, случайная жестокость, которую мы пытаемся оправдать словами о Плане и высшей цели.

Диди не ответила. Просто смотрела.

И в её молчании я услышал то, что она не говорила: может быть, ты прав.

Мысль была ужасающей. Если не было причины… если страдание детей было просто побочным эффектом системы, которая не заботилась о справедливости…

Тогда что я защищал все эти миллиарды лет?

Девочка закрыла глаза. Лицо скривилось от боли.

— Мама… так больно…

Женщина обняла дочь. Прижала к себе. Тело девочки было таким маленьким в её руках. Таким хрупким.

— Прости, детка. Прости, что не могу забрать это. Прости, что не могу сделать лучше.

Бессильность. Я видел её в каждой линии тела матери. Она бы отдала всё — душу, жизнь, свою вечность — чтобы спасти свою дочь. Но не могла. Просто не могла.

А я? Я мог. У меня была сила. Власть, которую смертные не могли даже вообразить. Я мог войти в это тело, исцелить каждую раковую клетку, восстановить то, что было сломано. Это заняло бы мгновение.

Но не должен был. Меня сковывает само Творение. Потому что это нарушило бы Баланс. Потому что каждое действие имело последствия. Потому что играть в спасителя для одного означало решать, кто заслуживает спасения, а кто нет.

А это был путь к хаосу.

Я знал это. Понимал логику. Миллиарды лет служения научили меня видеть большую картину чем смертные. Видеть, как одно действие могло каскадировать через реальность, создавая эффекты, которые были хуже, чем изначальная проблема.

Но логика была холодной. Бесполезной перед лицом реальности умирающего ребёнка.

Я не мог больше смотреть. Отвернулся.

И увидел другого ребёнка. Мальчик, может быть десять лет, стоял в дверях палаты. Брат Изабеллы, увидел я. Он смотрел на сестру с выражением, которое было слишком взрослым для его возраста.

Знал. Понимал, что происходит. Что его сестра умирает.

Как это изменит его? Эта травма, которую он будет нести всю жизнь? Шрам на душе, который никогда полностью не заживёт?

Он вырастет. Может быть, станет циничным. Или наоборот — слишком защищающим тех, кого любит. Может быть, будет бояться близости, зная, что можно потерять её в любой момент. Или будет цепляться за каждый момент, зная, как быстро всё может закончиться.

Его сестра умрёт сегодня. Но часть его умрёт вместе с ней. Невинность. Вера в то, что мир справедлив.

Ещё одна жертва. Даже не прямая.

Диди подошла к девочке. Положила руку на её лоб. Не физический контакт, но Изабелла почувствовала что-то. Её лицо расслабилось. Боль ушла.

— Что ты сделала? — спросил я, и голос вышел резче, чем намеревался.

— Забрала боль, — ответила Диди улыбнувшись. — Не могу остановить смерть. Но могу сделать её безболезненной. Это малое, что в моих силах.

Малое. Такое малое. И всё же бесконечно ценное для ребёнка, который больше не страдал.

Почему она могла это? Почему Смерть имела власть облегчить страдание, но не предотвратить его? Какая больная логика стояла за этим?

Ещё один вопрос без ответа. Ещё одна трещина в фундаменте того, что я думал, что знаю.

Мать почувствовала изменение. Посмотрела на дочь. Увидела, что лицо девочки спокойное.

— Изабелла?

Девочка открыла глаза. Улыбнулась слабо.

— Не болит больше, мама.

— Правда?

— Правда. Чувствую себя… легко. Как будто плыву.

Облегчение промелькнуло на лице матери. Смешанное с горем. Она знала, что это означало. Знала, что конец близок.

Но хотя бы её дочь не страдала больше. Хотя бы это.

Мать прижала дочь сильнее.

— Я люблю тебя. Так сильно люблю. Ты знаешь это? Всегда буду любит…

— Знаю, — девочка подняла руку. Коснулась лица матери. — И я люблю тебя. И папу. И Педро.

Любовь. Снова это слово. Эта концепция, которая приводила в движение так много смертных действий.

Изабелла умирала. Её тело отказывалось. Каждая система организма закрывалась одна за другой. И в эти последние моменты, когда каждое дыхание было борьбой, она думала не о себе. Не о боли. Не о страхе.

О любви. О тех, кого оставляла.

Было ли это благородно? Или просто трагично? Я не мог решить.

Мальчик в дверях шагнул вперёд.

— Изабелла…

Девочка повернула голову. Посмотрела на брата.

— Привет, Педро.

— Привет.

Он подошёл к кровати. Взял руку сестры. Его пальцы дрожали.

— Ты… ты уходишь?

Изабелла кивнула.

— Думаю, да.

Такое простое признание. Такое спокойное. Как будто говорила о переезде в другой город, а не о смерти.

Дети. Они принимали вещи, которые взрослые не могли. Или, может быть, просто не понимали достаточно, чтобы бояться.