Первый Выбор - Канира

— Почему?

Простой вопрос. Детский. Но ответ был сложным.

Потому что смотрел на несправедливость Творения. Потому что видел невинного ребёнка, страдающего без причины. Потому что всё, во что верил миллиарды лет, рассыпалось перед моими глазами.

Но не мог сказать ей это.

— Потому что не знаю, что делать. Кем быть.

Изабелла подумала. Её лицо было серьёзным, сосредоточенным.

— Мама говорила мне, когда я не знала, что делать в школе. Сказала, просто сделай лучшее, что можешь. Попробуй разные вещи. Найдёшь то, что работает.

Простой совет. Детский. Мудрость из уст ребёнка, который никогда не пойдёт в школу снова. Никогда не вырастет, чтобы использовать эту мудрость.

— Спасибо, — сказал я, и голос прозвучал грубо.

Девочка улыбнулась. Потом повернулась к Диди.

— Куда мы идём?

— Туда, где тебя ждут, — ответила Диди. — Твоя бабушка, которая умерла до твоего рождения. Твой дедушка. Другие, кто любил тебя.

— Там будут игрушки?

Диди рассмеялась тихо. Первый звук радости в этой мрачной сцене.

— Да. Много игрушек. И сладости. И всё, что хочешь.

— Даже мороженое на завтрак?

— Даже мороженое на завтрак.

Изабелла просияла.

— Тогда пойдём. Звучит лучше, чем больница.

Она взяла руку Диди. Они начали исчезать, растворяясь в свете, который становился ярче.

Перед тем, как полностью раствориться, Изабелла повернулась ко мне последний раз. Помахала.

— Пока, грустный Михаил. Надеюсь, ты найдёшь то, что ищешь.

Они исчезли.

Я остался в палате. С телом девочки на кровати. С матерью, рыдающей над ней. С братом, пытающимся быть сильным, но ломающимся с каждой секундой. С медсёстрами, которые вбежали, услышав сигнал монитора, и теперь стояли бессильно, зная, что ничего не могут сделать.

Семь лет. Вся её жизнь. Для меня это было даже не мгновением. Микросекунда в океане вечности. Я мог моргнуть, и тысячи таких жизней прошли бы мимо меня незамеченными.

Для неё это было всё. Каждый день. Каждый час. Каждый момент счастья и боли. Вся вселенная, заключённая в семь коротких лет.

И в конце она беспокоилась о других. О матери и брате. Хотела, чтобы они не грустили. Ребёнок, думающий о других даже в момент смерти.

Где была справедливость в этом? Где был смысл? Где был порядок, который я защищал все эти миллиарды лет?

Я видел его раньше, думал я. Видел структуру. План. Каждое действие имело цель. Каждое событие служило большей картине.

Но стоя здесь, смотря на мёртвого ребёнка, я не мог увидеть цели. Не мог найти структуры.

Только хаос. Жестокий, бессмысленный хаос.

Гнев горел. Не яростный взрыв, как раньше. Медленный, тлеющий огонь, который съедал меня изнутри. Он царапал меня изнутри, но выхода ему я не мог дать.

На что я злился? На болезнь? На случайность мутаций ДНК, которые создали рак? Это было бессмысленно. Болезнь не была разумной. Не выбирала свои жертвы. Просто существовала.

На мир? На систему, которая позволяла детям страдать без причины? Но кто создал эту систему? Кто установил правила, по которым невинные могли страдать?

Отец.

Буквы пришло незваными. Нежеланным.

Он создал всё. Каждый атом. Каждый закон физики. Каждую возможность для боли и страдания. Моей рукой, своим желанием.

Он мог сделать это по-другому. Мог создать мир без болезней. Без смерти детей. Без несправедливости.

Но не стал.

Почему?

Вопрос был опасным. Я знал это. Знал, что подвергать сомнению Отца было… что? Предательством? Ересью? Падением?

Но стоя в больничной палате, смотря на результаты его выборов, не мог не спросить.

План. Великий План. Я верил в него так долго. Защищал его. Сражался за него. Отдал всё, что был, служению ему.

Но какой План требовал смерти семилетних детей? Какая высшая цель оправдывала это?

Знал, что мне сказала бы мои братья, если бы они были рядом. Не задавать вопросы. Доверять. Иметь веру.

Вера. Слепое принятие без понимания.

Это работало, когда я был уверен. Когда видел себя как часть чего-то большего. Инструмент в руках совершенного создателя.

Но сейчас…

Сейчас я видел трещины. В Плане. В системе. В самом фундаменте Творения.

И не мог не-видеть их.

Диди материализовалась рядом. Её присутствие было тихим, как всегда. Не отвлекало от сцены горя перед нами.

— Отвела её, — сказала она. Голос был усталым. Не физически — мы не уставали так. Но эмоционально. Духовно. — Встретила бабушку. Они обнялись. Изабелла спросила, есть ли там собаки. — Слабая улыбка коснулась её губ. — Её бабушка сказала, что есть. Столько, сколько захочет.

Она повернулась ко мне. Улыбка исчезла, когда увидела моё лицо.

— Ты злишься.

Не вопрос. Утверждение.

— Да, — ответил я. Не видел смысла отрицать.

— На кого?

— На Отца. На болезнь. На мир. На систему, которая позволяет это. — Слова выходили резко. Злобно. — На всё.

Диди молчала. Просто слушала. Дала мне пространство для гнева.

— Ребёнок не должен умирать так, — продолжил я, и голос становился громче. Более интенсивным. — Семь лет. Даже не успела по-настоящему жить. Не пошла в школу дольше, чем пару лет. Не испытала первую любовь. Не путешествовала. Не нашла свою цель. Ничего.

Я указал на тело на кровати.

— Это несправедливо. Это жестоко. И не говори мне о Плане. Не говори мне, что это служит высшей цели. Какая цель стоит этого? Какая цель требует страдания невинных детей?

Мои руки сжались в кулаки. Свет начал мерцать вокруг меня снова. Не мог контролировать его. Не хотел контролировать.

— Миллиарды лет, — сказал я. — Миллиарды лет я служил. Защищал. Верил в справедливость системы. В мудрость Отца. В совершенство Плана.

Я повернулся к Диди.

— Но где справедливость здесь? Где мудрость в позволении ребёнку умереть от рака? Где совершенство в системе, которая создаёт такое страдание?

Диди ждала. Позволила мне выговориться. Когда я наконец замолчал, тяжело дыша от эмоций, она ушла к окну повернувшись ко мне спиной.

За ним виднелся Рио — город, полный жизни, цвета, движения. Безразличный к трагедии в этой маленькой палате. Люди внизу смеялись, спешили, жили свои жизни. Не зная, не заботясь, что наверху ребёнок только что умер.

Мир продолжал вращаться. Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что.

— Каждый день, — сказала Диди