Первый Выбор - Канира

— Не знаю. Но там не будет больно. Обещали.

Кто обещал? Взрослые, которые говорили ей утешительную ложь? Или она чувствовала что-то? Присутствие Диди, даже не осознавая его?

Слёзы потекли по щекам мальчика.

— Не хочу, чтобы ты уходила.

— Я тоже не хочу, — призналась девочка. — Но у меня нет выбора.

Нет выбора. Правда, которую так мало смертных понимали. Они думали, что контролируют свои жизни. Строили планы. Мечтали о будущем.

У меня ведь есть выбор…

Но в конце выбора не было у них. У Смертных. Для них Смерть приходила, когда хотела. Забирала, кого хотела. Ребёнка так же легко, как старика.

Где был порядок в этом? Где была система?

Это был хаос. Чистый, неприкрытый хаос. Именно то, против чего я боролся всё своё существование.

И сейчас осознавал, что хаос был встроен в саму структуру смертной жизни. Не был врагом, которого нужно победить. Был частью системы.

Реализация была головокружительной. Дезориентирующей.

Она посмотрела на мать, потом на брата.

— Позаботьтесь друг о друге. Хорошо? Не грустите слишком долго. Я не хочу, чтобы вы были грустными.

Семь лет. И она беспокоилась о них. О их счастье. Даже умирая, думала о других.

Что-то внутри меня сломалось ещё больше.

Потому что это было неправильно. Всё это было неправильно. Ребёнок не должен был утешать взрослых. Не должен был говорить им не грустить. Должен был жить. Играть. Учиться. Расти.

Всё, что я знал о порядке, о справедливости, о Плане — всё это рассыпалось, смотря на семилетнюю девочку, которая принимала свою смерть с большей благодатью, чем я мог собрать за миллиарды лет существования.

Мать не смогла ответить. Просто плакала, прижимая руку дочери к себе, пытаясь справиться с утратой.

Изабелла закрыла глаза последний раз. Дыхание стало ещё более поверхностным. Ещё один вдох. Ещё один.

Я наблюдал каждый вдох. Считал их. Пять. Четыре. Три.

Каждый был борьбой. Каждый мог быть последним.

Два. Один.

Потом остановилось.

Монитор рядом с кроватью издал длинный, непрерывный звук. Прямая линия на экране.

Тишина.

Потом — крик. Мать закричала. Тихий, душераздирающий крик, который, казалось, исходил из самой глубины её души. Педро обнял её, его собственные слёзы смешивались с её.

Свет. Мой свет. Начал вырываться наружу снова. Стены дрожали. Оборудование мигало.

Я не мог контролировать его. Гнев был слишком сильным. Боль была слишком острой.

Семь лет. Семь лет жизни. Это всё, что она получила. Это всё, что ей было позволено.

Почему? За что? Какое преступление она совершила, чтобы заслужить это?

Никакое. Просто родилась. И это было её единственное преступление.

Диди была рядом мгновенно. Её рука на моём плече.

— Михаил. Контролируй себя.

— Не могу, — голос был тяжёлым для реальности. Сломанным. — Это несправедливо, Диди. Это чертовски несправедливо.

— Знаю.

— Тогда почему ты принимаешь это? Почему ты веди её так спокойно? Как будто это нормально?

Она взмахнула рукой. Свет погас. Вибрации утихли. Смертные не почувствовали ничего.

Но гнев во мне не утих. Просто был заперт. Кипел внутри, ища выход.

Диди повернула меня к себе.

— Потому что альтернатива — позволить гневу поглотить меня. Стать горькой. Возненавидеть Творение за его несправедливость. И тогда я не смогу делать свою работу. Не смогу помогать тем, кто переходит.

Она указала на девочку.

— Изабелла нуждается в проводнике. Нуждается в ком-то, кто будет мягким. Добрым. Кто сделает переход менее страшным. Если я буду злой на систему, которая забрала её так рано, эта злость коснётся её. И она не заслуживает этого.

Логика. Всегда логика с Диди. Смерть должна была быть нейтральной. Спокойной. Не могла позволить эмоциям влиять на работу.

Но я не был Смерть. Я был Воином. И воины боролись против несправедливости.

Проблема была в том, что я не знал, с чем бороться. Болезнь не была врагом, которого можно было убить. Смерть не была злом, которое нужно было победить. А Отец…

Нет. Не туда. Ещё нет.

Диди подняла руку. Душа девочки начала подниматься. Маленькая, светящаяся форма. Изабелла, но без боли, без болезни. Просто ребёнок, улыбающийся и любопытный.

Она посмотрела на своё тело на кровати. Потом на мать и брата, всё ещё обнимающихся, плачущих.

— Они не видят меня.

— Нет, — сказала Диди мягко. — Но ты их видишь. Хочешь попрощаться?

Изабелла подошла к матери. Попыталась обнять, но её руки прошли сквозь. Она нахмурилась.

— Не могу коснуться.

— Прости, — Диди присела рядом. — Больше не можешь. Ты не в том же мире теперь.

Девочка посмотрела на свои руки. Светящиеся. Полупрозрачные. Поднесла одну к лицу, разглядывая с детским любопытством.

— Я призрак?

— Нет. Ты душа. Следующий этап жизни.

— Это значит, я мертва.

— Да.

Изабелла обдумала это несколько секунд. Её лицо было серьёзным, сосредоточенным. Потом кивнула, как будто приняла решение.

— Хорошо. Не так страшно, как думала.

Такое простое принятие. Такая лёгкость.

Взрослые боролись со смертью. Цеплялись за жизнь. Отрицали, гневались, торговались. Проходили через все стадии, о которых смертные психологи писали.

Но дети? Они просто принимали. Адаптировались. Двигались дальше.

Может быть, потому что не имели десятилетий привычек и ожиданий. Или, может быть, потому что были ближе к тому состоянию, из которого пришли. До рождения. До физической формы.

Она повернулась ко мне. Увидела впервые. Её глаза расширились.

— Кто это?

— Мой брат, — ответила Диди. — Михаил.

— Привет, Михаил.

Она улыбнулась. Яркая, чистая улыбка, которая не несла ничего, кроме радости от отсутствия боли.

Я попытался улыбнуться в ответ. Не уверен, насколько успешно получилось. Эмоции бурлили слишком близко к поверхности.

— Привет, Изабелла.

Девочка наклонила голову, изучая меня с тем пронзительным взглядом, который иногда есть у детей. Видящим больше, чем должны.

— Ты грустный. Почему?

Вопрос застал врасплох. Она должна была быть поглощена своей собственной ситуацией. Своей собственной смертью. Но вместо этого беспокоилась о чувствах незнакомца.

— Я… не грустный.

— Грустный, — настояла она. — Вижу это. В твоих глазах. Ты грустный, злой и потерянный.

Злой. Она видела это. Ребёнок, который только что умер, видел гнев, который я думал, что спрятал.

— Может быть, — признал я