Кингс Хайвей - Роман Зинзер

– Шипсхед-Бей – это потому, что залив похож на овечью голову? – продолжила она. Дана поняла, что я все уяснил и обсуждать Баху не надо. Он и фотку совместную явно сделал, чтобы в местную ФМС показать.

– Мне говорили, что овечья голова – это рыба такая, в заливе водится. Из-за нее залив так и назвали, – это была очень сложная для моего английского фраза, но я справился. Дана поняла.

– Ясно. У меня отец – рыбак, спрошу, если не забуду.

Следующей задачей после протирания столов и расстановки на них стульев было мытье металлических кувшинов для воды. Кувшинов всего десять. В каждый влезает литра по четыре воды. Меня поначалу в нашем ресторане удивляло, что воду набирают для посетителей прямо из-под крана. Неужели она такая хорошая? В Нью-Йорке-то, где даже перед резиденцией мэра китайцы и черные постоянно разводят вонючий срач?

Мне сильно надоело сидение со мной этой «Бахиной суженой», мне хотелось домой, одному, в метро с коробкой суши или сэндвичем и плеером в ушах. Ей явно чего-то было надо, но она не решалась спросить. Помыв кувшины и набравшись смелости, я пошел в атаку:

− Могу я помочь? – я задал этот вопрос с такой, знаете, интонацией «чего тебе надо?». Сработало.

– Баха сказал, что сможешь, – ответила Дана. – Интервью в Департаменте иммиграции через две недели, а мы все еще собираем доказательства нашей «любви». В прошлый раз, помимо всяких официальных бумажек, они просили фотографии с друзьями. Короче, доказательства того, что мы вместе, общаемся там, социально активные. Пока ничего такого у нас нет. В смысле фотки нашего совместного проживания есть: типа у дома там стоим, обнимаемся, кофе в постель, но вместе с друзьями где-то – нет. И Баха мне все еще должен десять тысяч. А мне нужны эти десять тысяч.

– А при чем тут я? – спросил я.

– Мы в эти выходные едем в апстейт[9], Вермонт или Нью-Гемпшир, не знаю еще. С моей стороны едет подруга, и нам нужен молодой человек. Цель – фотки на совместном выезде. Понятно, может, через неделю это совсем не понадобится, а может, и спросят. Если отказ в грин-карте, то я останусь без этой десятки долларов. Такая история. Поедешь?

– Я? Как друг твоей подруги?

– Ее зовут Диана, – ответила она.

«Дайана», – на английский манер проговорил я про себя имя. По-любому страшная, как динозавр.

– Я работаю в субботу, – сказал я. – Уже стою в расписании.

– Call sick, – ответила Дана.

Заболей то есть.

– А жить где там? И почему я?

– Ну снимем что-нибудь. Поверь, я тоже не радуюсь. Но еще пару недель потерпеть. А ты, да не почему: просто Баха сказал, что ты согласишься.

Вот так вот. Сказал, что соглашусь.

– Ладно, поехали.

Я добрался домой и на следующее утро затеял стирку. Первого января. Когда я еще жил с Юрой и бабкой Марией, стирка у нас была в подвале: спускаешься с мешком грязного белья, засовываешь все в огромную стиральную машину и ждешь минут двадцать. Потом все это постиранное дело достаешь из стиралки и перекладываешь в сушилку. Еще минут двадцать. Можно, конечно, уйти, но тогда придет какой-нибудь шустрый жилец нашего дома со своими портянками, выкинет твое барахло на пол, и считай, что стирать надо заново. Лучше ждать. В подвале есть стулья и разбросаны кучи журналов.

Еще один выходной «на полдня». Из планов: посидеть-поглазеть в кафе, качалка и магазин.

***

Так вот, уволили меня в конце февраля. Подошел менеджер Зейн, хлопнул по плечу и сказал, что мне пора. После Зейна слышавший нас бармен Патрик сообщил, что ему на его вторую работу требуются басбои. Если я готов, он поспособствует моему устройству. Я горячо поблагодарил и ответил, что соображу в течение пары дней.

Потом я сходил пожать руку нашему главному – Брайану, не знаю зачем, тот еще был прощелыга. Что забавно: его видимой работой было только обедать с ВИПами и жрать от пуза у себя в кабинете. За это его не любили.

От Брайана я вернулся сначала на кухню, затем вышел в зал, собрал похлопывания по плечу с мойщиков и басбоев, с парой официантов обменялся имейлами. У поваров-мексов было много работы, и я не стал их собой отвлекать. Да и вряд ли у них были имейлы.

Зейн попросил меня выйти через парадную дверь. Какие формальности, ё-моё! До этого я ходил только в служебный проем напрямую со станции метро. Уходя, я стащил из нашей витрины сэндвич. Моцарелла и ветчина.

Теперь мне не надо работать. Даже странно. Ехать в домашний подвал не хотелось, я решил прогуляться. Выйдя из «Плазы», я дошел до «Строуберри филдс», площадки памяти Джона Леннона с небольшой мозаикой в асфальте «Imagine» прямо посреди Центрального парка. Там все еще лежал снег. В этот день, помню, вообще было морозно, хотя весь февраль все ходили без шапок и иногда без курток.

Потом я вернулся назад в сторону «Плазы». Возле Музея современного искусства на Шестой авеню стояла огромная очередь: это были часы бесплатного посещения выставки. У входа в музей висел плакат о Пикассо и коллекции его рисунков гитар. Через дорогу бомж гремел мелочью в бумажном стакане.

Я развернул спертый бутерброд. Кроме него и десяти ресторанных фирменных ручек, из «Плазы» у меня ничего больше не было. Ни фотографий, ни дурацких брелоков на память. Ну да бог с ними!

Над головой было серое небо. Серейшее. Даже непривычно: на ногах все те же неудобные ресторанные туфли за тридцать долларов из магаза на Кингс-Хайвее, брюки-дудочки совсем без стрелок от частых стирок, в кармане конверт с чеком и чаевыми. И мне особо нечего делать.

Ньюйоркцы все так же спешили по улицам, не замечая светофоров и полицейских: у них были дела, много дел. Они «втыкались» в спины иностранных зевак, замирающих, чтобы сфотографироваться, и я сейчас был для них таким же зевакой.

Замерзнув, я спустился в метро на Тридцать четвертой улице. В переходе играли какие-то фрики на барабанах, скрипке и контрабасе, на платформе между путями сидел русский мужик с аккордеоном и тянул про черные очи: он всегда здесь сидит по средам и пятницам. Людям он нравится, у него всегда в шапке лежит пара десятков долларов.

Мой вагон оказался пустым, так что можно было сидя залипнуть до самого дома. Езды было на сорок минут.

Выйдя из подземки, я зашел