Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

или заказ, что ей государя или государыню испортить, был ли; и чем она и какими лихими делами их, государей, портила; и давно ль она тому делу, что мужей приворачивать, научилась, и кто ее тому учил, и муж ее про то ведает ли? На пытке и на огне колдунья отвечала, что к мужу ее к литвину Янке и к ней из Литвы от короля для государской порчи приказу и иного никакого заказу не бывало, и сама она их, государей, не порчивала. Только она дала мастерице Дарье ворота сожженой рубашки пепел, а велела сыпать на государской след, чтоб государь, и царица, и ближние люди до нее были добры. «А что она мужей приворачивает, и она только и наговорных слов говорит: как люди смотрятца в зеркало, так бы муж смотрел на жену да не насмотрелся; а мыло, сколь борзо смоется, столь бы-де скоро муж полюбил; а рубашка, какова на теле бела, столь бы-де муж был светел; да и иные-де она не лихия слова наговаривала, чтоб государь и государыня жаловали, а ближние люди любили, а муж ее про тот промысел не ведает. А учила ее тому на Москве женка Манка, слывет Козлиха, а живет за Москвою-рекою у Покрова».

Тотчас отыскали и Манку Козлиху и поставили их с очей на очи. Они, как и следовало, завели спор. «Настасьица сказывала, что ее ворожить учила она, Манка, а Манка отрекалась, говорила, что не учивала. Стали пытать. Почти то же Манка сказала и с пытки: ворожить не учивала, ворожбы не знает, а только и знает, что малых детей смывает да жабы, у кого прилучится, во рту уговаривает, да горшки на брюха наметывает, а опричь того и ничего не знает». Между тем колдунья Настька не переставала ее уличать и доказывать, что она ворожить выучилась у нее. Стали Манку пытать в другой раз накрепко и огнем жечь. Но колдунья не сознавалась ни в чем. «Настька, уличаючи ее, говорила, что она запирается, будто мастериц никого не знает, она-де и портомой знает. Женился солдат у портомой, слывет Лидовской; и тот солдат с портомоею к ней, Манке, приходил. Та ответила, что приходил, но не для ворожбы».

В числе новых улик ворожея Настасьица сказала, что еще за год назад сын Манкин приводил к ней, Настьке, мастерицу Дарью Ламанову, которая с тем детиною принесла к ней наговаривать соль да мыло. И она, Настька, ему сказала: для чего к ней с тою мастерицею мимо матери своей ходит; и тот ответил, что мать его спит пьяна; и она, Настька, наговоря соль и мыло, для привороту ей, Дарье, дала. А наговаривала ту соль, отнимаючи ревность у мужей. На очной ставке все это подтвердила и мастерица Дарья; но Манка Козлиха не сознавалась ни в чем и просила пытать Настьку, потому что «она ее клеплет. Настька с пытки говорила прежния речи. Тогда велели пытать Манку в-третьи, накрепко и огнем жечь.

И женка Манка с пытки повинилась, а сказала, что она сама ворожит и Настасьицу ворожить учила. А ей, Манке, тое ворожбу оставила при смерти мать ее родная Оленка; а как матери ее не стало, тому ныне семой год; а ворожа, она в привороте на соль и на мыло и на зеркало наговаривала: как смотрятся в зеркало да не насмотрятся, так бы муж на жену не насмотрелся; а соль: как тое соль люди в естве любят, так бы муж жену любил; а на мыло наговаривала: сколь скоро мыло с лица смоется, столь бы скоро муж жену полюбил; а вороты рубашечные, жегши, приговаривала: какова бела рубашка на теле, таков бы муж до жены был; а жабу, у кого прилучится во рту, уговаривает: святый ангел хранитель, умири и исцели, у того имянем у кого прилучится, болезнь сию. А иного она ничего лихова опричь того не знает и лихим словом не наговаривает. Да и не одна она тем ремеслом промышляет, есть на Москве и иные бабы, которые подлинно умеют ворожить. Одна живет за Арбацкими вороты, зовут ее Ульянкою, слепая; а две живут за Москвою-рекою: одна – в Лужниках, а другая, зовут Дунькою, – в Стрелецкой слободе».

Таким образом, явились еще ворожеи: баба Улька, Дунька да Феклица – все слепые. Судьи тотчас послали «по тех баб». Когда их поставили к делу, с очей на очи с Козлихою, то в распросе они сказали, что Манки не знают и сами не ворожат и с ворожеями не знаются. Но та утверждала, что «они сами ворожат и ворожиться к ним изо многих дворов всякие люди ходят». Начали пытать накрепко женку Ульку, повторяя все те вопросы, на которых главным образом сосредоточивалось все дело, т. е. не пыталась ли портить государское здоровье и верховых постельниц и мастериц кого знает? С пытки она сказала, что «только и знает, что около малых детей ходит, кто поболит, и она их смывает, и жабы во рте уговаривает да горшки на брюха наметывает, а наговорные слова у ней таковы: ангел хранитель утиши во младенце сем, у кого объявится болезнь сия, да наговоря на воду, детей смывает. А жабы во рте давит да тем жи словы наговаривает». Потом во время новой пытки и жжения огнем она прибавила, что «не одним тем промышляет, есть-де за нею и иной промысл: у которых людей в торговле товар заляжет, и она тем торговым людям наговаривает на мед, а велит им тем медом умываться, а сама приговаривает: как пчелы ярые роятся да слетаются, так бы к тем торговым людем для их товаров купцы сходились. И от того наговору у тех торговых людей на товары купцы бывают скорые. А как она мужей к женам приворачивала, и она наговаривала на хлеб с солью да на мыло; а наговариваючи тот хлеб с солью, велела женам есть: как-де хлеб да соль люди любят, так бы муж жену любил; а мылом велела умываться: сколько скоро мыло к лицу прильнет, столь бы скоро муж жену полюбил. А у кого случится сердечная болезнь, или лихорадка, или иная какая нутреная болезнь – и она тем людям, наговариваючи на вино, да на чеснок, да на уксус, давала; а в приговоре наговаривала: утиши сам Христос в том человеке болезнь сию, да Увар Христов мученик, да Иван Креститель, да Михайло Архангел, да Тихон святый и иные божественные слова, а не лихие, – и от того тем людям бывала легость». После новых пыток и жженья Улька ничего в речах не прибавила.

Другая ворожея, Дунька слепая,