Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

буде с пытки он ничего не прибавит, приговорили в струбе сжечь за то, что он в расспросе до пытки и с пыток говорил сам на себя, что он Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа и православной христианской веры отвергся, и животворящий крест под пяты клал, и с бесы знался, и на людей бесов по ветру воровством напущал, и кореньем многих людей портил. Да он же говорил сам на себя до пытки и с пыток, что было ему государыню царицу и великую княгиню Евдокию Лукьяновну портить, напущать по ветру бесей и коренье в питье класть и всякими мерами домышляться, чтоб ее, государыню, испортить. И за то его воровство приговорили ему отсечь руку да ногу, да вкинуть его в сруб в огонь и сжечь его в струбу». По другой записке приговора решено «обсечь ему руки и ноги, да буде только будет жив, досталь вкинуть в огонь, а казнить его на Болоте или на Площади».

Этот боярский приговор состоялся 20 августа 1642 г. Но сыски, розыски, допросы виноватого и оговоренных людей, по-видимому, тянулись с лишком целый год. Сам государь с большим участием следил за ходом этого дела, постоянно выслушивая доклады следователей. Окончилось оно 17 мая 1643 г., когда государь вместо казни повелел Афоньку сослать в Сибирь на Тару и держать его с большим береженьем в тюрьме, выдавая на корм по две деньги на день.

Афонька Науменок, отставленный стрелец, принадлежал, как видно из дела, к разряду людей, сбившихся с пути, каких немало появлялось и в старой Москве. О нем один из оговоренных им свидетелей сказывал, что не знается с ним тому лет с пять, как он начал воровать, пить и ходить почал за воровством. Именем воровства в то время называли не кражу, а вообще беспутную жизнь, готовую на всякие преступления. Подобное воровство Афоньки высказалось и в том случае, когда он говорил караулившим его стрельцам, чтобы они отпустили его на Дон, и сами они, и кто хочет, шли бы туда с ним, а он им на Дону даст атаманство, а иным – есаульство. Как на Дону он с ними будет, и им добро будет. «А буде вы меня не отпустите, говорил, ино-де и вам со мною тут же от кнута оторвать конца», т.е. не миновать кнута. Таким образом, Дон как область вольных людей представлялся обетованною землею для всех потерявших хотя бы и тесный, но добрый путь жизни и потому искавших нового наиболее вольного, наиболее гулящего пути.

Надобно принять во внимание, сколько тягости, трепета и страха и всякого замешательства испытывали целые слободы и улицы Москвы и даже подмосковные деревни от беспрестанных розысков по поводу лживых показаний этого беспутного человека. Но государево великое верхнее, т.е. Верховое, или дворцовое, дело требовало всестороннего обследования, не умышлял ли кто на здоровье государыни царицы именно из верховых приближенных или вообще дворцовых людей, хотя бы и из низших чинов[233].

Похвальба царицыным жалованным челобитьем

1651 г. ноября в 6-й день извещал государю Петр Семенов сын Хомяков на сокольника на Тимошку Григорова, а сказал: «В прошлом в 159 г. в Коломенском селе на Потешном дворе в хоромех, перед оспожиными говейны, говорил ему, Петру, сокольник Тимошка Григоров, один на один с ним, Петром: до брата-де моего до Левонтья Григорова государская милость, а крестьянин-де их похваляется, ходячи по пирам: государыня-де царица, жалуючи мать Левонтьеву, прислала челобитье с человеком их с Трошкою; а как того крестьянина зовут, который такие речи говорил, и он, Тимошка, тому крестьянину имя сказал, а он, Петр, имя того крестьянина забыл. Да он же сказывал ему, Петру: нам-де к родителям своим и выехать нельзя; говорят нам, поделом-де вы, дураки, что вас государь не жалует, как милость государская к Левонтью и государыни царицы к матери его; царица-де государыня к матери Левонтьеве жаловала, приказывала челобитье.

И того же числа сокольник Тимошка Григоров расспрашиван. А в расспросе сказал, что он таких речей Петру Хомякову не говаривал, такие-де речи Петр Хомяков на него, Тимошку, затеял. А на очной ставке Петр Хомяков говорил на него, Тимошку, прежние речи, что он в расспросе говорил. А Тимошка на очной ставке запирался, а сказал, что он Петру таких речей не говаривал. Да Тимошка ж говорил: за что-де он, Петр, на него, Тимошку, в ту пору не извещал, как будто я ему сказывал, и то-де знатно, что он, Петр, на меня затеял. И Петр Хомяков сказал: не извещал государю на него в ту пору потому, поблюлся-де Левонтья, а к Левонтью в ту пору была государская милость, чего б-де он, Левонтей, на него, Петра, государю не сказал; а на него, Петра, государь в ту пору был кручиноват. Да он же, Петр, сказал: извещал он, Петр, государю, что кречет не кормлен; и Левка его, Петра, излаял: кто-де тебя спрашивал извещать государю; а как его, Петра, в ту пору Левка лаял, и то слышал Митрошка сокольник.

И Тимошка Григоров у пытки в расспросе сперва говорил прежние свои речи, а постояв, винился: виноват-де я перед государем, Петру Хомякову такие речи говорил, что государыня царица Левонтьеву мать о здоровье спросить велела; а сказывал ему такие речи дьячок Григорья Богослова Коломенского уезда села Восцы на речке Селижарке Васка Артемьев. А он, дьячок, слышал от крестьянина деревни Алешкова, у Давыдки, а прозвище Волк, да от женки тое ж деревни от вдовы от Дуньки: государыня-де царица боярыню нашу жалует, челобитье приказывает, человек-де наш Трошка Максимов шел дворцом, и государыня-де царица увидела моего человека и велела спросить с Верху боярыне: жива ль-де его боярыня, скажи-де ей челобитье».

Декабря 13-го по государеву указу послан стольник Алексей Мусин-Пушкин для расспросу в Коломенский уезд в с. Восцы для церковного дьячка и для Даниловых крестьян Григорова. По приезде на место декабря 18-го стольник тотчас послал «сотника Андрея Ромейкова по дьячка Васку и по крестьян по Давыдку, прозвище Волк, да по вдову Дуньку Казаринову, да по дворового человека по Тришку Максимова. И того ж числа сотник привез крестьян, а Васку-дьячка в том селе, где он живет, не изъехали, выбежал с двора с женою и с детьми. И стольник Алексей Мусин-Пушкин крестьян расспрашивал. Давыдко прозвище Волк в распросе сказал, что он не знает, не ведает. И к пытке Давыдко приведен, и он ни в чем не винился ж». Вдова Дунька, Казаринова дочь, к расспросе сказала: говорил-де ей дворовый человек Тришка такие речи, что «государь