Сказание о Юэ Фэе, славном воине Поднебесной - Цянь Цай

Чтобы нефрит из камня стал дворцом —

Строителю немалый нужен срок.

Что спрашивать, зачем небесный свод

Сокрыла мгла, рождающая страх?

Конечно, есть причина и тому,

Что гнев пылает в доблестных сердцах!

Героем честно прожитая жизнь

Осветит внукам новые пути,

Так пусть же вечной радугой горит

Тот ратный дух, что был в его груди!

Но жалко, что погиб он до того,

Как смерть злодеев обрекла на ад!

И нам осталось слезы проливать,

Пока от слез не вымокнет халат…

* * *

Он кровью клялся: пренебречь собой

И быть защитником родной земли.

Возможно ль сокрушить большую стену, —

Ту, что длиною в десять тысяч ли?[132]

Его высоких помыслов полет

На севере чжурчжэней устрашал.

Смерть поразила тело, но не душу —

Поколебать возможно ли Тайшань?

Поныне у могильного холма

Шумит, шумит зеленая листва,

И слышатся порою в шуме этом

Героя беспокойные слова…

Героя, что в боях горел огнем,

Чье сердце знало истинную страсть, —

Героя, что казнен несправедливо

Злодеем, узурпировавшим власть!

* * *

Бывало ли в Яньчэне[133] больше скорби?

Когда еще так много слез прольется?

Всё оттого, что волей злого рока

Подвергли невиновного расправе.

Могильный холм поведает потомкам

О преданном отчизне полководце;

Поведает о том, как в ста сраженьях

Чжурчжэньское железо он расплавил.

Не к северу склонились эти травы,

В которые его душа вселилась!

Как прежде – на восток уходят воды,

Несомые безудержным теченьем.

Мне горько, вспоминаю все, что было:

Как жаль, что зло великое свершилось!

Печальный стих слагаю у могилы

И на закат взираю с сожаленьем.

* * *

Я, путник, у могилы полководца

Стою смиренно, затаив дыханье.

Душа его как будто воплотилась

Во всем живом, что вижу у могилы.

Там, в прошлом, – жизнь немеркнущего сердца,

Ума и рук великие деянья;

А в будущем – не сдавшиеся смерти

Дух полководца, доблестная сила!

Родные реки и родные горы

Опять слезами политы обильно,

Опять напали варварские орды,

Негодованьем вся страна объята.

Скорблю, но вижу, что трава густая

Растет все выше на холме могильном.

Она сочна и зелена, как прежде,

Ее ласкает светлый луч заката…

Пока убитый горем Ни Вань оплакивал Юэ Фэя, Ван Нэн и Ли Чжи купили гробы и тайно перенесли к стенам тюрьмы. Подкупленные тюремщики передали им трупы казненных. Гробы тайно вынесли из города и зарыли в ракушечном холме.

Ни Вань, не дожидаясь рассвета, тоже покинул город.

Ван Сы-во и Ло Жу-цзи еще ночью доложили первому министру о казни Юэ Фэя. Цинь Гуй не мог скрыть своей радости и спросил:

– Говорил что-нибудь Юэ Фэй перед казнью?

– Нет. Сожалел только, что не послушался даоса Дао-юэ, который отговаривал его от поездки в столицу. Великий наставник, если вырывать траву, так вырывать с корнем, иначе на следующий год она снова вырастет! Надо уничтожить даоса и всю семью Юэ Фэя!

Цинь Гуй одобрительно кивнул головой:

– Передайте мой приказ Фын Чжуну и Фын Сяо, чтобы они доставили из Танъиня в столицу семью Юэ Фэя!

Когда злодеи вышли, Цинь Гуй вызвал своего доверенного слугу Хэ Ли и распорядился:

– Завтра с утра отправляйся в кумирню, что стоит на горе Цзиньшань, и пригласи ко мне даоса Дао-юэ! Смотри, чтобы он не сбежал!

Хэ Ли вернулся домой и сказал матери:

– Государев наставник погубил Юэ Фэя, но этого ему мало! Он приказал схватить монаха Дао-юэ! Завтра утром мне придется отправиться в путь.

– Что ж делать, сын мой! – вздохнула старая женщина. – Поезжай! Но будь осторожен в дороге.

На следующий день – первый день первого месяца тринадцатого года правления Гао-цзуна под девизом «Продолжение процветания»[134] – Хэ Ли в лодке отплыл из столицы и скоро добрался до гор Цзиньшань.

У ворот кумирни толпился народ. Над головами людей вились дымки курильных свечей, откуда-то доносились размеренные удары колокола. Хэ Ли пробрался сквозь толпу и увидел Дао-юэ, который сидел на возвышении и произносил проповедь.

«Послушаю, что он скажет, – подумал Хэ Ли, – а потом увезу этого колдуна в Линьань. Если бы даже у него выросли крылья, все равно теперь ему от меня не скрыться!»

А даос в это время говорил о том, что земная жизнь – это всего лишь грезы и призрачные мечты, что в загробном мире праведника ждет вечное блаженство, и молящиеся при каждом его слове поминали Будду. Под конец проповеди Дао-юэ прочитал гату:

Мне ныне ровно

Тридцать девять лет,

Известен мне исток

Добра и зла,

Не для себя я говорю —

О нет!

Ко всем обращены

Мои слова…

С востока прибыл

Ты за мной, Хэ Ли!

А мне на запад

Предначертан путь!

Сильнее Будда

Темных сил земли,

Бесчестных рук

К нему не дотянуть!

Едва он кончил говорить, как глаза его сомкнулись, опустились брови – Дао-юэ отошел в мир бессмертных.

– Учитель преставился! – закричали монахи, воздев руки к небу.

Обеспокоенный Хэ Ли потянул за рукав распорядителя церемонии и сказал:

– Неужели даос умер? Первый министр Цинь Гуй послал меня пригласить его в столицу! Что я ему теперь скажу? Вы что-то хитрите!

– Наш учитель давно знал, что Цинь Гуй не оставит его в покое,