Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

Зал бушевал от переизбытка эмоций, а Робеспьер продолжал:

– А если я сдамся, что ж, друзья мои, вы увидите, как я спокойно пью цикуту.

– Если ты выпьешь цикуту, я выпью ее с тобой![140]

Последний возглас принадлежит художнику Жак-Луи Давиду, который промчался через зал, чтобы воздать Робеспьеру братскую похвалу (от чего в высшей степени чувствительный Робеспьер инстинктивно отшатнулся).

Поскольку Колло все еще не получил разрешения говорить, председатель Революционного трибунала Дюма, который громогласно выступал в клубе двумя днями ранее, вмешался в дебаты. По его словам, факт заговора очевиден. Затем, глядя на Колло и Бийо, он продолжает:

– Странно, что люди, молчавшие несколько месяцев, теперь просят слова, несомненно, чтобы противостоять потоку громоподобных истин, которые только что излил Робеспьер. В них легко узнать наследников Дантона и Эбера; они также станут, вот вам мое пророчество, наследниками их судеб.

В то время как аудитория с энтузиазмом встретила чудовищный подтекст этой угрозы со стороны человека, председательствующего в Революционном трибунале, Колло наконец поймал глазами кивок от председателя Якобинского клуба, позволяющий ему говорить, – и тут же напоролся на неодобрительные смешки. «Я тоже едва не угодил под нож убийцы!»[141] – провозгласил он в качестве самооправдания, припомнив, как Ладмираль покушался на его жизнь несколькими месяцами ранее, но это заявление вызвало лишь издевательский смех. Чтобы перекричать неистовствующую аудиторию, Колло воспользовался своими актерскими техниками: да, действительно, сказал он, у него есть подозрения насчет Робеспьера. Если бы тот в течение последних шести недель соизволил явиться в КОС, в его речи оказалось бы поменьше ошибок. Бийо, взбешенный насмешками сторонников Робеспьера, также попытался снова вступить в дебаты, но шум был настолько громким, что его голос попросту утонул в нем, и единственное, что увидела публика, – его гневную жестикуляцию.

В этот критический момент, когда стали раздаваться крики «На гильотину их!», на трибуну вынесли разбитого параличом Кутона, чтобы он мог сказать свою речь. Комната затихла, ловя каждое его слово.

Граждане, я убежден в истинности фактов, изложенных Робеспьером. На данный момент мы являемся свидетелями самого изощренного из всех заговоров. Безусловно, в правительственных комитетах есть честные люди; но не менее ясно, что там есть и негодяи. Я тоже хотел бы кое-что сказать (указывает в сторону Колло и Бийо) – не о речи Робеспьера, а о заговоре. Мы увидим, как заговорщики появятся на этой трибуне. Мы расспросим их. Мы поймаем их. Мы зафиксируем их попытки отвертеться. Они побледнеют в присутствии людей. Они будут осуждены. И они ответят своей головой.

Уважительное молчание, сопровождавшее начало речи Кутона, сменилось многоголосым ревом одобрения.

Речь Кутона поставила Колло и Бийо в безвыходное положение. Они знали, что если и заговорят, то будут выглядеть заговорщиками, выступающими на показательном процессе. Казалось, что заполнившая зал до отказа возбужденная людская масса вот-вот линчует их. Присутствовавшие в зале сторонники двух мужчин были подавлены и направились к двери под аккомпанемент нарастающих криков «На гильотину!». Некоторые слышали, как Дюма угрожающе заявил им на прощание: «Через пару дней разговорчивости у вас поубавится!» И затем, уже обращаясь к присутствующим, он с насмешкой продолжил: «Мы пресечем их кудахтанье!»[142]…

Колло заканчивает свой рассказ об унизительном испытании, с которым он и Бийо столкнулись на сегодняшнем собрании Якобинского клуба. Его коллеги из КОС и КОБ в ужасе. Он снова обращает свою кипучую ярость на Сен-Жюста:

– Ты готовишь отчет, но, зная тебя, я убежден, что ты готовишь ордер на наш арест. Вы можете лишить нас жизни, убить нас, но неужели вы думаете, что люди будут простыми зрителями ваших преступлений? Ни одна узурпация не остается безнаказанной, когда на карту поставлены права народа[143].

Сен-Жюст вежливо признается, что он уже отправил секретарю первые 18 страниц своего доклада, который будет закончен к завтрашнему дню. Кажется, он уклоняется от ответа, что еще больше бесит Колло, и мужчины ввязываются в ссору, где все кричат друг на друга – кто во что горазд. Сен-Жюст утверждает, будто Колло вместе с радикальным депутатом Жозефом Фуше[144] замышлял заговор против Робеспьера и его самого в течение нескольких месяцев. И да, завтра могут быть названы некоторые депутаты, которые будут подвергнуты чистке. Но, чтобы успокоить Колло, он делает ему большую уступку: прежде чем завтра произнести свою речь, он представит ее на одобрение этому комитету. И Фуше может прийти посмотреть, как мужчины примиряются.

Уступка Сен-Жюста несколько снижает остроту дискуссии. Голоса становятся тише, и явный гнев начинает улетучиваться. Уровень адреналина у Колло приходит в норму. Первоначально сбитый с толку яростью Колло, Сен-Жюст вновь обретает невозмутимый вид. Он умиротворен. Если Робеспьер отверг соглашение, заключенное 22–23 июля, это не значит, что и он тоже его отверг. Он может понять их точку зрения. Он хочет быть частью команды. Их жизни ничего не угрожает. На горизонте нет признаков надвигающейся бури[145].

Несмотря на заверения Сен-Жюста об искренности и коллегиальном духе, несколько членов комитета по-прежнему испытывают сомнения на его счет. Немного посовещавшись между собой вполголоса, большинство присутствующих соглашается подождать, пока Сен-Жюст не покинет помещение. Некоторые их коллеги, однако, уже устремляются прочь из эпицентра страстей, чтобы поспать перед событиями, которые могут стать судьбоносными. Член КОБ Жан-Анри Вуллан добрался до своей квартиры на улице Круа-де-Пти-Шан, примерно в четверти мили от Тюильри. Ранее в тот же день он написал письмо группе товарищей-патриотов[146] в своем родном городе Юзес в департаменте Гар. Они слышали о разногласиях в правительственных комитетах и опасались, как и Вуллан, что любые слухи о внутренних склоках будут использованы врагами республики внутри страны и за границей. Но, все еще находясь под влиянием примирительных встреч 22–33 июля, Вуллан заверил их, что все подобные слухи беспочвенны. Граждане Юзеса должны спокойно спать в своих постелях, зная, что комитеты работают сообща.

Тем не менее после вчерашних и сегодняшних событий Вуллан задается вопросом, насколько правдив этот ответ. Он прекрасно знает, сколько Робеспьер сделал для революции. Но разного рода мелочи, уязвившие его amour propre, похоже, озлобили его, и сегодня он действительно бросил перчатку. Вуллан надеется, что ему еще удастся все исправить – ради блага революции. Хорошо бы, конечно, чтобы разбушевавшийся Робеспьер угомонился, – но правда ли у Вуллана есть хоть какие-то основания рассчитывать на такой исход?

2:00

ПОМЕЩЕНИЯ КОС, ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ (СЕКЦИЯ ТЮИЛЬРИ)

Депутат Лоран Лекуантр, устроившись в вестибюле перед канцелярией комитета, пишет срочное сообщение в КОС[147]. Его цель – послать предупреждение. Но политическая ситуация настолько серьезна, что комитет отдал приказ ночной страже не пускать никого из посетителей. Если члены комитетов его не увидят, то, возможно, они хотя бы прочтут его письмо.

Лекуантр предупреждает о том, что в Париже, возможно, вот-вот начнутся события и командующий городской НГ Франсуа Анрио попытается вывести горожан против Конвента. Анрио – твердый сторонник Робеспьера. Учитывая все произошедшее в тот же день в Конвенте, Лекуантр обеспокоен: действовать нужно немедленно. В последний раз Робеспьер так решительно призывал к чистке Конвента весной 1793 года. Это привело к journées 31 мая и 2 июня, когда Анрио сыграл ключевую роль в том, чтобы принудить Конвент к изгнанию депутатов-жирондистов. Пусть Барер и похвалил Робеспьера на собрании Конвента 25 июля за то, что тот в открытую не призвал к новому народному выступлению, но Лекуантр воспринял его намерения с гораздо большим подозрением. Он считает, что Робеспьер действительно намеревается устроить journée в стиле 31 мая.

Прошлым вечером около 21:00 Лекуантр рассказал о своем