Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

мотивам обрушиваются с критикой на Революционное правительство, частью которого они сами являются. Робеспьер, похоже, утрачивает доверие и авторитет, позволяющие ему представать спасителем правых и центристов. Его и так безудержная агрессия только возросла и получила дополнительный резонанс в речи, произнесенной 8 термидора: в ней ощущалась снисходительность – и намек на конкретных депутатов, которые вот-вот станут законной мишенью. Грядет чистка – вполне вероятно, такая же, как 31 мая 1793 года. Члены правительственных комитетов и неназванные депутаты будут смещены. Число казней превысит даже нынешний, весьма высокий, уровень, и уже близок момент, когда настанет очередь Дюран-Майяна и ему подобных. Если завтра исчезнет последняя преграда, защищающая Конвент от дальнейшей чистки, – могут ли они действительно полагать, будто находятся в безопасности?

Доводы Тальена подкрепляются тем фактом, что Робеспьер, похоже, взял на прицел как умеренных, так и радикалов. В обычное время центристы и правые, вероятно, приветствовали бы задуманную Робеспьером чистку радикальных депутатов с опытом боевых командировок – таких, как Фуше, Фрерон и даже сам Тальен. Но с какой стати Робеспьер придирается к уважаемому всеми Жозефу Камбону? Да, возможно, кое-какие действия Камбона, связанные с корректировкой финансового баланса государства, создали некоторые затруднения для держателей rentes, как предположил Робеспьер. Но когда Камбон, вскипев от ярости, вызвал его на разговор, чтобы объясниться, реакция Робеспьера была показательной. Он производил впечатление человека, который не понимал, на каком основании, кроме личной обиды, сложилось впечатление, будто он угрожал жизни Камбона и его союзников в Финансовом комитете – уважаемых людей[181] с хорошим послужным списком патриотической государственной службы.

С другой стороны, а что же, спрашивается, движет Робеспьером, когда он вносит имя Дюбуа-Крансе в свой список? Похоже, он сформировал негативное мнение в отношении последнего на основании доказательств, которыми не желает делиться (и которые, вероятно, уходят корнями в сплетни, собранные его осведомителями в Лионе). В 1793 году Дюбуа-Крансе рекомендовал внести изменения в процедуры продвижения по службе, которые позволили бы талантливым солдатам быстро подниматься по служебной лестнице, и ввел так называемый принцип амальгамы[182], посредством которой добровольцы и солдаты линейных частей объединялись в совместные полки[183]. Это были критически важные реформы, которые привели к созданию вооруженных сил, одержавших победу при Флёрюсе. Тогда к чему эти нападки на умеренного патриота с такими достижениями? Показательно, что, когда 25 июля Дюбуа явился на собрание, чтобы высказаться в свою защиту, он призвал любого присутствующего депутата опровергнуть его утверждения. Никто так и не сделал это[184]. Неужели попадание его имени в список – это личная прихоть Робеспьера? И не является ли он лишь одним из множества умеренных – которых теперь обрекают на эшафот?

По мере приближения утра Тальен чувствует, что постоянное повторение этих аргументов вызывает должный эффект. Сопротивление его собеседников становится все слабее. Возможно, еще чуть-чуть – и он обретет союзников, которые заставят пока еще спящего Робеспьера содрогнуться от изумления.

3:00

В ГОРОДЕ

Большинство парижан погрузилось в сон: ночь диктует свои ритмы. И лишь некоторые заговорщики в этот час все еще блуждают по улицам – за компанию с самыми стойкими грабителями, проститутками и запоздалыми гуляками[185]. И даже если где-то во тьме и назревают грандиозные события, пока что обычная повседневная жизнь продолжает идти своим чередом.

На Левом берегу, в доме на улице Конти, в секции Гренельского фонтана, только что умерла Мария-Антуанетта Лоран, уроженка Гиза в департаменте Арденны. И в это же самое время, в 3 часа ночи, в секции Вооруженного человека в Марэ, Мария-Тереза Гюа, жена клерка Амбруаза Герена, рожает мальчика, которого называют Жюлем Мессидором[186].

Приход Жюля Мессидора в этот мир и уход из него Марии-Антуанетты являются напоминанием о том, что, каким бы ни оказался исход грядущих политических событий, 27 июля 1794 года, 9 термидора II года, День шелковицы, останется обычным днем, когда будут рождаться одни и умирать другие, как и в любой другой день. В Париже проживает более полумиллиона жителей. В этом году появятся на свет примерно 24 000 новорожденных[187] и почти 30 000 отойдут в мир иной, а также будут заключены 9000 браков. Учитывая сезонные колебания, это означает, что сегодня можно ожидать, что в среднем родится около 65 человек, а умрет около 80 (на самом деле Революционный трибунал в своем нынешнем состоянии склонен увеличивать второй показатель).

Смерть и рождение воспринимают уже не так, как раньше. В новой республике они секуляризованы. Семьи могут заручиться благословением церкви в важные моменты своей жизни, если они того пожелают, но это – лишь возможность, а не юридическая необходимость. От священников больше не требуется совершать богослужение, благословлять и делать записи в приходской книге, как это повелось с XVI века. Начиная с 20 сентября 1792 года регистрация рождений, браков и смертей[188] перешла в ведение государства, и теперь это прерогатива муниципалитетов. Почитание воскресенья тоже исчезло, его заменили «декадными» праздниками, выпадавшими каждые десять дней. Помимо праздников, скрашивающих многие из этих дней, действует целая программа более крупных мероприятий, таких как великолепный праздник Бара и Виала, запланированный на следующий день, 10 термидора. В отношении, однако ж, церемоний, связанных с рождением, браком и смертью, парижский муниципалитет не назовешь слишком изобретательным. Новые правила, утвержденные Коммуной, требуют, например, чтобы «унылые» черные драпировки для гроба заменялись на трехцветную палитру: белая для молодых, красная для скончавшихся в зрелом возрасте и синяя для стариков. Драпировку следует украшать надписью: «Он рос (или «жил», или «прожил жизнь») для отечества». Гробы должны нести на уровне плеч четыре человека, подпоясанные трехцветными кушаками и ремнями и облаченные в специальные туники, доходящие до колен.

Церемония, сопровождающая 25 бракосочетаний[189], которые должны состояться сегодня, также не отличается особой пышностью. Жан-Батист-Гийом Виар, который производит торговые гирьки и меры, и Маргерит Мутар сейчас, надо полагать, крепко спят: завтра важный для них день. Их вызовут в Ратушу, где они заявят о своих намерениях, после чего уполномоченный муниципальный чиновник Пьер-Луи Пари, согласно процедуре, внятно и без религиозных излишеств подтвердит, что отныне «именем закона пара состоит в браке»[190].

Столь же четко прописаны формальности, касающиеся развода – практики, которую Республика ввела в сентябре 1792 года, вопреки церковным традициям. Новая практика была встречена в городе с одобрением, особенно женщинами, и получила распространение среди всех социальных слоев. Позже сегодня на улице Сен-Жак, в одном из главных парижских кварталов, где расположены типографии, Франсуаза-Николь Суази начнет судебный процесс, которым будет заниматься мировой судья, против своего мужа-печатника Шарля-Адриена Эно (тот уже покинул супружеский дом и оставил свою девятилетнюю дочь). И лишь тем, кто должен быть казнен сегодня на площади Низвергнутого Трона, после суда и осуждения Революционным трибуналом, будет отказано даже в самой элементарной церемонии. После того как гильотина делает свое дело, назначенный государством палач и его помощники складывают тела и отрубленные головы в огромные корзины[191]. Они садятся на их крышки, чтобы поплотнее утрамбовать содержимое, а затем запихивают их в тележки, выкрашенные в красный цвет и покрытые свинцом, чтобы предотвратить растекание телесных жидкостей. Повозки по распаханным полям направляются на юг, чтобы в какой-то момент добраться до кладбища старого монастыря Пикпюс. Это недавно национализированное имущество служило кладбищем для казненных с тех пор, как 14 июня гильотина переместилась в юго-восточный угол города. Здесь уже захоронено около 1300 человек и открыта уже третья могильная яма.

Бригада экзекуторов снимает с трупов одежду в бывшей часовне монастыря. Им не возбраняется покопаться в карманах жертв, но большая часть повседневных вещей казненных отправляется в парижские больницы для стирки и дальнейшего использования. Обнаженные туловища и головы сбрасывают в яму, накрывают деревянными досками и присыпают негашеной известью, огромные бочки с которой недавно доставили сюда, чтобы успокоить резко возросшее общественное недовольство и улучшить гигиену окружающей среды. Дело в том, что – как и в случае с площадью Революции – ямы для трупов в Пикпюс начали источать смрад гниения.

3:00

ТЮРЬМА КОНСЬЕРЖЕРИ, ДВОРЕЦ ПРАВОСУДИЯ, ОСТРОВ