Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

Демулена[204], теперь между ними не осталось ни малейших теплых чувств, особенно после того, как Робеспьер сыграл важную роль в отправке на гильотину как жениха и невесты, так и других свидетелей с той церемонии – жирондистов Бриссо, Петиона и графа де Силлери. Самым известным участием Мерсье в дебатах было его нелепое столкновение с Робеспьером по поводу предложенной в июне 1793 года новой конституции, в ходе которого он подвергся публичному унижению. Через несколько часов после своего фиаско он уже будет готовить петицию «семидесяти трех»[205], которая и приведет его туда, где он находится сегодня.

Тем не менее Мерсье не считает, что раз Робеспьер очевидным образом заступился за «семьдесят трех», то это свидетельствует о его гуманности: для него вся эта группа – заложники Робеспьера[206], которых тот намеренно держит в подвешенном состоянии, чтобы не дать правым депутатам Конвента выступить против него. Его также не обманывают крокодиловы слезы и показное уважение к «дорогим коллегам» Амару и Вуллану из КОБ во время их визита в Маделонет. Он знает, насколько уязвимыми будут он и его сокамерники, если накатят новые волны Septembriseurs.

Парадокс в том, что Мерсье вынужден теперь смертельно бояться парижан – после того, как он восхвалял их и особенно выделял их политическую проницательность на страницах своих монументальных 12 выпусков «Картин Парижа», благодаря которым он снискал славу еще до событий 1789 года. В них содержалось весьма трогательное описание родного города и его жителей – как бы с точки зрения улицы. Мерсье хвалит парижан в первую очередь за то, что те совершили революцию. Однако ж, как он теперь понимает, это именно они превратились в, как он их называет, «заблудшую толпу» – поскольку погубили революцию, создателями которой сами же и были. Сентябрьские убийства выявили у горожан такую степень жестокости, о которой он и не подозревал, поскольку прежде они производили впечатление самых цивилизованных людей во всей Европе. Монтаньярам должно быть стыдно за то, что они взяли в политические партнеры радикалов-санкюлотов, утверждающих, будто они говорят от имени народа. Все это привело к тому, что теперь стране приходится терпеть «правительство дураков»[207].

В настоящее время в Париже насчитывается около сотни тюрем[208], половина из которых представляет собой относящиеся к той или иной секции темницы, подобные той, что находится в Марэ, где в настоящее время коротает часы Александр Верне. Другая их разновидность – огромные учреждения, история которых восходит к Старому порядку: например, средневековая тюрьма Консьержери, где спит принцесса Монако, и богадельни XVII века в Бисетре, в трех милях к югу от города, и Сальпетриер в предместье Сен-Марсель на юго-востоке. Остальные только недавно обрели статус пенитенциарных заведений – это и Маделонет, и тюрьма в бывшем монастыре английских бенедиктинцев, и бывшее аббатство Пор-Рояль, теперь переименованное в Пор-Либр, и даже бывшие корпуса университетских колледжей. Есть еще тюрьмы в бывших домах аристократов. Самый великолепный из них – Люксембургский дворец на Левом берегу, бывшая резиденция графа Прованского, брата Людовика XVI. Существует также целый ряд менее крупных учреждений, таких как находящаяся на улице Ришельё тюрьма Таларю (среди заключенных которой был землевладелец-маркиз, собственно носитель этого имени).

Некоторые из учреждений в этом похожем на огромные соты тюремном мире претендуют на то, чтобы обеспечить своим узникам некоторую гарантию от эшафота. Тюрьма в пансионе Бельома, бывшая клиника для душевнобольных, которой руководил предприимчивый краснодеревщик Жак Бельом[209], является наиболее известным примером. Это и подобные получастные заведения служат санкционированными убежищами для тех, кто заручился благосклонностью какого-либо лица в национальных или местных системах власти и кто может хорошо заплатить за уединение. До последнего времени лишь двое из 160 заключенных, преимущественно аристократов, томящихся в так называемом Монастыре птиц на улице Севр, что на юго-западе города, были переданы в Революционный трибунал – за период в шесть месяцев.

Тем не менее, несмотря на свой статус лазеек в тюремной системе, все «казенные дома» города буквально пропитаны страхом. Во многих тюрьмах все еще свежа память о сентябрьских убийствах 1792 года, а их каменные полы и стены до сих пор не высохли от крови растерзанных там жертв[210]. Ареной печально известных злодеяний стала тюрьма Ла Форс – там, среди прочих, зарезали бывшую фаворитку королевы Марии-Антуанетты, принцессу де Ламбаль[211], а затем надругались над ее телом. Говорят, что ее убийцы отрезали ее гениталии и прилепили их ей на лицо, а затем нанизали ее изуродованную отрубленную голову на кончик пики и принялись размахивать ей перед окном помещения, где была заточена королева. Не менее жестокие сцены разворачивались и в расположенных на Левом берегу монастыре кармелитов и тюрьме Аббатства (ранее относящегося к аббатству Сен-Жермен-де-Пре), а также в Консьержери, в Бисетре и женской тюрьме Сальпетриер. Всего было убито около 1200 человек. Священники, отвергшие новый порядок, стали наиболее приметными мишенями для банд убийц, но жертвами зачастую оказывались и обычные уголовники, а также ожидающие суда подозреваемые (а в Сальпетриере – и проститутки). Большинство из этих людей были убиты без суда и следствия, но некоторым пришлось перед гибелью еще и предстать перед жалкой пародией на суд под председательством так называемых «народных комиссий». Количество жертв той резни принято завышать, а одержимость жаждой крови неизменно приписывают всем парижанам (хотя, вероятно, в массовых убийствах участвовали всего несколько сотен головорезов)[212].

Когда в начале 1793 года жажда крови, похоже, снова усилилась в народной среде, правительство решило сыграть на опережение – инициировав показательные судебные процессы, на которых разбирались контрреволюционные преступления. Именно эта идея и стояла за постановлением 10 марта 1793 года о создании Революционного трибунала: «Давайте сами устроим террор, – призывал Дантон депутатов Конвента, – иначе этим займется простой народ»[213]. Томящийся в тюрьме коллега Мерсье, Дени Бланки, полагает, что такого рода судебная система стала просто узаконенной формой тюремных расправ, «сентябризацией»[214], реализуемой посредством правовых норм. Заключенные ощущают направленную против них ненависть – и собственную уязвимость[215]. Они понимают – оголодавшая беднота завидует, что их якобы сытно кормят по расписанию. По мере того как растет число казненных на гильотине, начинают даже ходить слухи, будто бы мясо, подаваемое в тюрьмах, – это человечина.

Сентябрьские убийства разбудили среди горожан опасения по поводу контрреволюционных заговоров в тюрьмах, и в связи с недавними тревожными событиями многие лица, привлеченные к суду Революционного трибунала, считаются участниками «тюремных заговоров». Эта цепочка событий была запущена в середине июня после того, как против заключенных в Бисетре к югу от Парижа были выдвинуты обвинения: за гильотинированием около 76 заключенных Бисетра последовали показательные судебные процессы над узниками других городских тюрем. Казнь 315 заключенных из Люксембургской тюрьмы осуществили в четыре захода в период с начала и до середины июля, 23 июля были убиты еще 49 человек из монастыря кармелитов, а затем – еще 165 человек из Сен-Лазара, тремя партиями, с 24 по 26 июля. И конца этому не видно: даже сегодня Бенуа, бывший тюремщик из Люксембургской тюрьмы, а ныне – заключенный в монастыре кармелитов, пишет в КОБ, обещая предоставить новые списки тюремных заговорщиков[216].

Мерсье едва ли прозорливее всех остальных в вопросе о том, кто именно стоит за новой волной казней: количество смертных приговоров увеличивается в геометрической прогрессии. Конечно, дело не только в Робеспьере, поскольку казни не прекращались и в период его добровольного изгнания из правительства в течение последних шести недель. Но он сыграл в этих событиях ключевую роль, и на то есть две причины. Во-первых, именно он ответственен за грубое упрощение судебной процедуры – когда вступил в действие печально известный Закон 22 прериаля[217], который он и Кутон провели через КОС и Конвент. Во-вторых, в начале июня он лично утвердил меморандум, позволяющий Мартиалю Эрману, получившему министерские полномочия в Комиссии по гражданскому управлению, тюрьмам и трибуналам, разыскивать контрреволюционеров в тюрьмах и направлять их непосредственно в Революционный трибунал. Этот шаг вызвал дискуссии в КОС, в ходе которых было высказано сожаление относительно того, что простолюдины в основном отправляются на гильотину, в то время