Имя тени - Александр Григорьевич Самойлов

— Пройдёмся, — сказал старик не вопросом, а констатацией факта и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошёл по направлению к своему любимому саду.

Дзюнъэй, повинуясь, поплёлся за ним. Они шли молча, и только скрип сандалий Соко по гравию нарушал тишину.

В саду старик остановился у пруда и указал трубкой на отражение луны в воде.

— Смотри, — произнёс он. — Луна совершенна и неизменна. Но вода встревожена. И от этого её отражение дрожит и распадается. Чтобы увидеть истинную суть вещи, нужно смотреть прямо на источник, а не на его искажённое подобие.

Он повернулся к Дзюнъэю.

— Твоя вода, мальчик, похоже, переживает шторм. И твоя тень от этого стала длиннее и резче. Она падает не так, как должна падать тень простого писца.

Дзюнъэй замер, чувствуя, как холодный пот выступает на спине. Он опустил голову, готовясь к разоблачению.

Но Соко не стал обвинять. Он говорил тихо и рассудительно.

— Замок — старое место. Его стены помнят много историй. И много теней. Одни тени — чёрные, злые. Другие — просто… другие. — Он сделал паузу, выпуская колечко дыма. — Важно не то, что ты за тень. Важно, что ты ею прикрываешь.

Он подошёл ближе, и его голос стал ещё тише.

— Будь осторожен. Песок знает множество ушей, а стены — множество глаз. Попытка служить двум господам редко заканчивается хорошо для слуги. Обычно она оставляет его на коленях посреди дороги, пока оба господина едут дальше, даже не оглянувшись.

Это было не обвинение. Это было предупреждение. И оно било точно в цель.

Дзюнъэй стоял, не в силах пошевелиться. Он чувствовал, что старик видит его насквозь. Видит его борьбу, его страх, его предательство. И не осуждает. А предостерегает.

Соко помолчал, давая словам улечься, а затем неожиданно улыбнулся, и его морщинистое лицо осветилось тёплым, почти отеческим юмором.

— Впрочем, возможно, я просто старый глупец, который слишком много времени проводит в одиночестве и начинает видеть заговоры в падении каждого листа. — Он вытащил из складок своего кимоно небольшой свёрток и протянул его Дзюнъэю. — Держи. Чтобы твои пальцы меньше дрожали.

Дзюнъэй развернул свёрток. Внутри лежала изящная, тяжелая каменная печатка и маленький пузырёк с тушью густого, чёрного цвета.

— Это для практики, — пояснил Соко. — Иногда, чтобы успокоить ум, нужно занять руки монотонным трудом. Попробуй выводить этот иероглиф. — Он указал на печатку.

Дзюнъэй перевернул её. На основании был вырезан один-единственный иероглиф:

«Сэй» () — «Искренность. Правда. Честность».

— Его нельзя подделать, — сказал Соко, и в его голосе снова зазвучала лёгкая, почти неуловимая ирония. — Его можно только почувствовать. Как и тень, которую он отбрасывает.

С этими словами старый мастер развернулся и медленно зашаркал прочь, оставив Дзюнъэя одного с печаткой в руках, которая весила как целая гора.

Он вернулся в свою каморку и зажёг лампу. Достал лист бумаги, капнул туши и с силой прижал печатку. На белой поверхности отпечатался идеально чёткий иероглиф «Искренность».

Он смотрел на него, и ему хотелось захохотать или зарыдать. Искренность. Честность. Всё, чего ему так не хватало.

В порыве отчаяния он схватил кисть и начал выводить этот иероглиф снова и снова, заполняя лист за листом. Сначала его рука дрожала, выходило коряво. Затем мышечная память взяла своё — штрихи стали увереннее, чётче, идеальнее. Он мог подделать что угодно — почерк, печать, личность. Но мог ли он подделать искренность? Для себя?

Он сидел до рассвета, окружённый грудами бумаги, испещрённой одним и тем же словом. Это была самая бессмысленная и самая честная работа, которую он выполнял с момента прибытия в замок. И к утру дрожь в руках действительно прошла. Его разум, измученный двойной игрой, нашёл временное успокоение в монотонном повторении того, чего он был лишён.

Он так и не понял, был ли Соко действительно проницательным старцем, видевшим его насквозь, или просто одиноким стариком, болтающим о высоких материях. Но его подарок сработал. Он напомнил Дзюнъэю о пропасти, через которую он переступал каждый день. И о том, что рано или поздно ему придётся смотреть вниз.

Глава 8

После беседы с Соко Дзюнъэй почувствовал себя как натянутая струна. Каждое слово старого мастера било точно в цель, заставляя его содрогаться от осознания собственной уязвимости. Он стал ещё более осторожным, ещё более замкнутым, пытаясь сжать свою тень до размеров безобидного пятнышка. Но чем сильнее он старался, тем больше проскальзывало наружу его истинное «я» в присутствии Хикари.

Они сидели в её саду, в её любимом уголке, где цветы были посажены не по правилам икебаны, а так, как подсказывало сердце. Вечерний воздух был тёплым и густым, пах дождём, цветами и вскопанной землёй. Хикари что-то рассказывала, а он смотрел на неё, и в этот момент его стены рухнули.

Он был просто счастлив. Безотчётно, безоговорочно. Это чувство было таким новым и таким сильным, что он забыл о бдительности, о легенде, о долге. Он позволил себе просто быть.

— О чём ты думаешь? — спросила она, заметив его задумчивый взгляд.

И он, не фильтруя мысли, ответил жестами, которые она его научила:

«О том, что хочу, чтобы это никогда не кончалось».

И затем, машинально, почти рефлекторно, он провёл пальцем по своему горлу.

Жест был старый, отточенный до автоматизма. Жест клана. Знак, означавший «задание завершено», «конец», «мёртвая точка».

Он замер, осознав ужас своей ошибки. Его кровь похолодела. Он видел, как глаза Хикари расширились от лёгкого испуга и недоумения. Этот резкий, почти агрессивный жест никак не сочетался с только что показанными нежными словами.

Паника, острая и слепая, ударила ему в виски. Он должен был объяснить. Сейчас же.

Его пальцы задрожали. Он начал спешно, почти судорожно, показывать:

«Нет! Не так! Это… это жест моей матери. Она так делала, когда была очень счастлива. Это значит… «полная чаша», «до краёв»».

Это была наглая, отчаянная ложь. Он смотрел на неё, умоляя поверить, и ненавидя себя за этот взгляд.

Хикари смотрела на него, и он видел, как в её глазах борются доверие и лёгкая тень. Она хотела верить. Ей так хотелось верить в этого тихого, загадочного человека, который полностью понимал её.

Она медленно кивнула, и на её губах появилась неуверенная, натянутая улыбка.

«Понятно… странный жест», — ответила она, стараясь сделать вид, что всё в порядке.

Но трещина появилась. Лёгкая, почти невидимая, но он чувствовал её. Доверие, такое хрупкое и такое ценное, было надломлено его же рукой.

Он пытался вернуть