Фортуна Флетчера - Джон Дрейк

обратно. Это были корабли Ост-Индской компании, размерами и видом напоминавшие двухдечные линкоры и несшие на борту внушительную батарею орудий. На деле они были далеко не так грозны, как казались. Они могли сражаться с малайскими пиратами и им подобными, но не с настоящим военным кораблем.

Адмирал держал свои линейные корабли единой группой с наветренной стороны от конвоя на случай появления французского флота, а всю эту огромную громаду судов окружил облаком проворных фрегатов, которые должны были стать его глазами и ушами и отгонять более вероятную угрозу в лице каперов. Насколько хорошо это работало, сказать не могу. Семидесятичетырехпушечные корабли и большие «индиамены» держали строй достаточно хорошо, но что до остальных, то, как и водится у капитанов торговых судов, они делали что хотели.

Для фрегатов настала горячая пора: с флагмана то и дело летели сигналы догнать то одно, то другое судно и вернуть его в строй, а капитан Боллингтон срывал голос на шкиперов, которые не могли или не хотели подчиняться приказам. Когда все остальное не помогало, мы показывали зубы и заставляли их повиноваться с помощью наших орудий.

Так, первый выстрел настоящим ядром на моей памяти был сделан поперек курса другого британского судна, угольщика из Ньюкасла под названием «Мэри Дуглас». Судя по выражению лица капитана Боллингтона, еще пять минут неповиновения — и следующее ядро полетело бы прямо в корпус. Между торговым и военным флотом любви было мало.

Так продолжалось несколько дней, пока конвой тяжело вваливался в Бискайский залив. Моя морская болезнь отступила, и я, сам того не желая, начал наслаждаться жизнью. Для капитана Боллингтона и офицеров это было ужасное время работы, тревог и хлопот, но для всех остальных это было просто захватывающе: носиться взад-вперед вдоль медленных колонн «купцов», палить из пушек и в целом упиваться нашей скоростью и мощью. Славная жизнь для парня, ничего не скажешь.

Помимо исполнения нашего долга овчарок, капитан Боллингтон находил время и для артиллерийских учений, и мы начали осознавать истинную глубину его страсти к артиллерии. Учебные стрельбы боевыми ядрами проходили каждый день, и хотя я и раньше участвовал в орудийных учениях, в море это было совершенно иное дело, когда огромные неуклюжие пушки словно оживали и катались по ныряющей палубе.

Главная батарея «Фиандры» состояла из восемнадцатифунтовых орудий, каждое весом в сорок восемь хандредвейтов вместе с лафетом и длиной ствола в девять с половиной футов. Все они были новыми, отобранными капитаном Боллингтоном за максимальную дальность и точность, какую только можно было получить. При заряде в шесть фунтов пороха дальность этих орудий при угле возвышения в один градус составляла шестьсот ярдов до первого касания ядром воды.

Разумеется, ядро летело гораздо дальше, непредсказуемо прыгая и скача по волнам без малейшей точности. С увеличением угла возвышения росла и дальность до первого касания, но при этом падала точность. При максимальном угле возвышения дальность, насколько я знаю, могла достигать и мили, но за всю свою службу я ни разу не видел, чтобы из корабельного орудия стреляли таким бессмысленным образом: при максимальном угле возвышения о точности не было и речи, скорее, это было дело чистой случайности, куда упадет ядро.

В любом случае, и для учений, и для настоящего боя мистер Сеймур всегда приказывал наводить наши орудия для прямого выстрела. Вопреки моим представлениям, это означало не «в упор», а наводить орудие с нулевым углом возвышения, чтобы ядро летело к цели параллельно поверхности воды. Таким образом, не нужно было определять расстояние. В пределах дальности прямого выстрела, куда орудие целилось, туда оно и попадало… по крайней мере, в теории. А для наших восемнадцатифунтовых орудий эта дальность составляла триста ярдов.

Орудия были расположены в два ряда, один по левому борту, другой по правому, во всю длину орудийной палубы. Они были пронумерованы парами от носа к корме, и полный орудийный расчет из десяти человек отвечал за одну пару. Наш расчет, расчет Сэмми, обслуживал восьмую пару от носа, и обычно мы вели бой из одного или другого орудия. В случае, если бы нас атаковали с обеих сторон одновременно, каждое орудие обслуживалось бы половиной расчета. Лейтенант Сеймур командовал орудийной палубой, а лейтенант Хаслам был его заместителем. У него также было шесть мичманов, каждый из которых отвечал за три пары орудий. В оглушительном грохоте боя любые команды выкрикивались в упор в уши мичманам, которые затем вопили их в уши комендорам.

Нашим мичманом был назначен некий Катберт Персиваль-Клайв, высокий долговязый подросток, прибывший на борт вместе с капитаном. Это было неряшливое создание с сальным взглядом и полным безразличием к своим обязанностям. У него не было ни малейшей склонности к морской службе. Мы звали его «Паршивый Перси» или просто Перси.

Но капитан лелеял его, любил и одаривал улыбками, теплыми, как летнее солнце. И на то была самая веская из причин. Причина, которая начисто перевешивала все вопросы простого таланта, или умения, или рвения к службе. Дело в том, что отцом юного Перси был сэр Реджинальд Персиваль-Клайв, выскочка с огромным состоянием, нажитым на вест-индском сахаре. А еще лучше то, что жена сэра Реджинальда была младшей сестрой Билли Питта, премьер-министра, и лорда Чатема, Первого лорда Адмиралтейства.

Капитан Боллингтон перевернул небо и землю, чтобы заполучить Катберта на свой корабль, через посредничество своей жены, которая была закадычной подругой леди Персиваль-Клайв. И теперь в сутках не хватало часов, чтобы капитан мог в полной мере выразить свой восторг от того, что заполучил этого грязного ковыряльщика в носу, поскольку это означало бесконечные привилегии для корабля: выбор орудий, лучшие припасы и многое другое. Ибо ни один клерк, чиновник или даже адмирал на флоте не посмел бы дать меньше кораблю, на котором служил племянник премьер-министра.

В противоположность ему, наш артиллерийский лейтенант, мистер Сеймур, был первоклассным офицером, который обеспечивал техническую компетентность, необходимую капитану Боллингтону на орудийной палубе. Из всего, что я поневоле выучил на борту «Фиандры», глубже всего в меня въелась орудийная муштра мистера Сеймура. Он заставлял каждый расчет соревноваться со всеми остальными и с часами на скорость. И он заставлял каждого выполнять работу всех остальных в команде, чтобы мы могли заменять тех, кого скосит в бою. И прежде всего, мы упражнялись каждый день, изо дня в день, снова и снова. Я помню всех по именам в нашем орудийном расчете, в который входили мой кубрик и еще четверо: два морпеха, Чарли Мур и Питер Годольфин, и двое из других кубриков, Овадия