Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

полк все же прибудет, экспедиция майора Джеймса не понадобится, но тот мог пока готовиться. При этих словах все чудесным образом воспряли духом и принялись говорить друг другу, какой славный малый этот Джон Джеймс и как его любят мароны. Я же подумал, что оказал Джеймсу полезную услугу, но на самом деле я слишком широко разинул рот.

— Я хочу попросить это собрание еще об одном, — сказал Джеймс и, повернувшись, посмотрел на меня. — Или, вернее, моего друга мистера Босуэлла. — Он улыбнулся и положил мне руку на плечо. — Пойдешь со мной, парень? — спросил он. — Я знаю своих маронов, и они прислушаются к человеку твоего сложения, а мне может понадобиться человек твоей хватки!

— Так точно! — загудела вся комната.

— Превосходное предложение, — сказал кустос. — Мы все знаем репутацию молодого мистера Босуэлла как честного дельца.

— И мастера торговаться! — добавил другой голос, и все рассмеялись.

И вот так, дети, ваш дядюшка Джейкоб и влип по уши. Отказаться от предложения было невозможно, не тогда, когда на меня смотрели все мои лучшие клиенты. К тому же они подловили меня на тщеславии. Впервые в жизни меня приглашали в опасное предприятие в основном из-за моих мозгов. Но прошло несколько дней, прежде чем мы с майором Джеймсом отправились в путь. Это случилось из-за того, что губернатор лорд Балкаррес колебался, посылать ли 83-й пехотный полк в Монтего-Бей, поскольку считал, что ополчение Монтего-Бей вполне способно справиться с «несколькими дикими неграми в горах». Наконец, 25 июля Тарп понял, что должен решать свою проблему сам, и что Балкаррес не пошлет 83-й полк в Монтего-Бей, пока мароны не докажут реальность угрозы, спалив город. Поэтому он предложил компромиссный план. Мы с Джеймсом должны были отправиться в Трелони-Таун, чтобы майор Джон Джеймс действовал от имени кустоса, в то время как он, Тарп, последует за нами днем позже с достаточными силами, чтобы взять Трелони-Таун, если Джеймсу не удастся заключить мир.

Так и случилось. В тот же день мы с майором Джеймсом уже ехали верхом по дороге в Трелони-Таун. Учитывая наш с ним вес, пришлось обшарить все конюшни Монтего-Бей в поисках двух самых крупных верховых лошадей на Ямайке. Моя была огромной, уродливой скотиной по кличке Черный Том, которая убила двух конюхов, но была пощажена, потому что они были всего лишь рабами, а он стоил денег как жеребец-производитель, чего о них сказать было нельзя.

Я едва мог им управлять, ибо я не наездник, а лошади — таинственные звери, и мое понимание их всегда было ограниченным. Как вы знаете, у лошади по конечности на каждой четверти (как спереди, так и сзади), а управляется она румпельными линями, которые, наперекор всему, идут вперед, а не назад, как на шлюпке. Потянешь за штирбортный линь — она уваливается на штирборт. Потянешь за бакбортный — она поворачивает на другой галс. Потянешь за оба сразу — она пятится и ложится в дрейф. Это мне Сэмми Боун рассказал, и это все, что я знаю или хочу знать о верховой езде. Но майор Джеймс настоял на лошадях несмотря на то, что в седле он держался еще неуклюжее меня.

— В нашем появлении главное — манера, парень! — говорил он. — Мощь животных, сила и стать зверей! Перед маронами нужно держаться по-мужски.

И он был прав: наше появление в Трелони-Тауне больше походило на королевский выезд, чем на дипломатическую миссию. Всю долгую дорогу из Монтего-Бей я нервничал, но первая же встреча с дозором маронов задала тон всему дню.

Они были выставлены, как пикеты легкой пехоты сэра Джона Мура, и заметили нас задолго до того, как мы увидели их. Но враждебного окрика мы не услышали. Напротив, группа из полудюжины прекрасно сложенных мужчин внезапно поднялась из-за скал и зарослей на горной тропе, что в этих краях сходила за дорогу, и с радостными криками приветствия поскакала и попрыгала нам навстречу.

Меня они почти не замечали и набросились на Джеймса, смеясь и плача от радости, хватая его за руки, за сапоги, за стремена и за любую другую часть сбруи, до которой могли дотянуться. Радость была взаимной. Старый Джеймс был как отец, приветствующий своих детей и называющий их по именам. И так мы двинулись вперед, послав самого быстрого гонца предупредить город, а по пути к нам присоединялись другие дозорные.

Когда мы прибыли в Нью-Таун, первую половину Трелони-Тауна, мы обнаружили тысячи мужчин, женщин и детей, ожидавших нас там, где дорога, извиваясь, спускалась с окрестных холмов к скоплению нескольких сотен хижин из дерева и соломы. Шум, приветственные крики и выкрики имени майора Джеймса были оглушительны, и мы ехали вперед, окруженные одними из самых великолепных мужчин и женщин, каких я когда-либо видел в своей жизни. Общий уровень физической формы, осанки и точеной мускулатуры мужчин был чем-то невероятным. Они были подобны зулусам или шайеннам. То, что они были почти наги, во многом этому способствовало, но даже гренадеры наших гвардейских полков не так чертовски атлетичны в своей выправке. В конце концов, в их ремесле не так уж много прыжков.

Как и прежде, мароны теснились вперед, протягивая руки, чтобы коснуться своего старого героя, а женщины поднимали детей для его благословения, в то время как старый майор наклонялся, чтобы пожать им руки и погладить по головам с самой поразительной нежностью.

Официальным вождем здесь был старый марон по имени капитан Монтегю, и нас отвели в его дом, где он собрал своих главных людей, и я узнал моих старых друзей Мочо и Уитфилда. Все эти вожди маронов были разодеты в кушаки и перья, и все были вооружены, как и любой другой присутствовавший мужчина. По моим прикидкам, они могли выставить более тысячи бойцов.

Также, к моему ужасу, среди элиты Монтегю был и тот злобный старый ублюдок Вернон Хьюз, которого невозможно было не узнать. Это было ужасно. Одно слово Хьюза майору Джеймсу о том, что я продавал мушкеты, — и я пропал. О Боже, Иисусе и все ангелочки! В какие только ловушки я не попадал в своей жизни. И сам же виноват. Но, к счастью, Хьюзу так и не представился случай, ибо Джон Джеймс произнес речь, призывая к миру между черными, белыми и смуглыми, которая была встречена восторженными криками. А затем, когда Вернон Хьюз попытался выступить против него, община единым голосом его освистала.

После этого простой народ