Волхв - Сергей Геннадьевич Мильшин

Легко стукнув друга под рёбра кулаком, Клёнка пошагал между рядами. Полкан с тревогой смотрел ему в спину, пока Смагин не скрылся в толпе. Потом качнул головой: «Эх, Клёнка, Клёнка». Сладкие петушки подпрыгнули на вздрогнувшем подносе:

– Кому петушков, золотых гребешков, налетай, рты не разевай.

* * *

Из города вышел на удивление легко. Укрывшиеся от недавнего ливня ратники так и сидели в коморке. Только один мазнул ленивым взглядом через маленькое окно-бойницу и… отвернулся.

Оказавшись за городской стеной, Клёнка облегчённо выдохнул, мысленно приготовившись к дальнему пути. До Коломен не близко – пятьдесят вёрст, не шибко-то и мерянных, слабо накатанной дороги через лес да три речки, с двумя перевозчиками и с одним паромом. Смагин рассчитывал добраться за пару дней. «Только бы по дороге никто не споймал, – размышляя, он перебирался через завал старых, почти сгнивших стволов на окраине леса. – Особливо опасно на переправах – могут ждать. Если удастся проскочить, считай, спасся. Там община, тесть с тёщей, жена с детьми, там староверы, они своих не выдают, а попы туда не суются. Во всяком случае, пока».

По раскисшей полёвке Смагин не пошёл. Тяжело топать в грязи, да и знал, если его начнут искать, то в первую очередь здесь. Лучше уж тихоньку, под деревьями. Из города можно уйти в две стороны. На север – в Новгород и Ельмень, и сюда – на восток, к горам, к Коломнам. На новогородчину ему без надобности, а вот в сторону родного села в самый раз. Тем более, попы в городе как-то пронюхали, что семья сейчас в отъезде. А куда она может уехать – догадаться нетрудно.

Как только тёмное небо закрыли густые верхушки толстенных сосен, Клёнка свернул с травяной подстилки, размокшей и превращающейся под ногой в болотину, саженей на тридцать в глубь леса. От греха подальше. В лесном сумраке его, конечно, не так видно, как на открытом месте, но так и он может кого-то проглядеть. Дальше шагал осторожно, используя дорожную вырубку, как ориентир.

С мокрых после дождя сосен и лиственниц стекали на промокшего Клёнку потоки дождевой капели, под ногами проваливался отсыревший мох, сапоги тоже скоро набрали влаги и отяжелели. Смагин крепился. К семье он был готов идти хоть всю ночь, если позволит лес и хватит сил.

Отряд из десятка дружинников показался на дороге уже в сумерках. Клёнка заслышал лёгкий перестук и чавканье в грязи подкованных копыт ещё издали. А когда они приблизились, укрылся за толстой сосной.

До него донеслись тихие голоса – дружинники вполголоса переговаривались. Слов Смагин, как ни напрягался, разобрать не смог. Копыта прочавкали мимо, и тревожный звук начал затихать, удаляясь. Он выглянул. Дорогу отсюда видно не было, только свободное от деревьев пространство угадывалось в нарастающей темноте. Городскому жителю казалось, что в лесу стоял неумолчный, непривычный гул. Скрипели покачивающиеся деревья, шумно вздыхали отяжелевшие от сырости листва и ветки. Кричала где-то вдалеке перепуганная сойка, дятел, перепрыгивая со ствола на ствол, постукивал клювом, проверяя наличие жучков. Что-то кряхтело и вздыхало в глубине чащи, то ли ветер дышал очистившимся после ливня воздухом и не мог надышаться, а может, хозяин леса – леший – обходил владенья, попугивая птах, да невольных путников, каким и был в этот вечер Смагин. Оттолкнувшись спиной от гладкой, словно натёртой камнем, коры, Клёнка смело шагнул в сгущающуюся прямо на глазах темноту.

Он задумался о ночёвке, когда совсем почернело и передвигаться по тёмному лиственному лесу, сменившему хвойный, к тому же заваленному буреломом, стало невмоготу. Небо, затянутое свинцовыми тучами, грозно нависало над головой, готовое в любой момент пролиться дождём. Как сейчас не хватало хотя бы лунного света, с ним, пусть и не быстро, но можно было ещё топать. Пройдя ещё несколько саженей, он запутался в сырой и хлёсткой бузине. Кое-как выбравшись из зарослей, остановился, опасаясь выколоть глаза или поломать ногу. Осторожно присев на сырую покачивающуюся под его весом валежину, Клёнка понял, что замерзает. Крепкий ветерок шумел в вершинах, гулял между осиновых и берёзовых стволов, пробираясь под мокрую рубаху и выстуживая разгорячённое тело. Клёнка с тоской оглянулся. Недалеко проходила дорога, и разводить костёр было бы неразумно. Он поднялся, решив отойти подальше. Оглянулся, выбрав направление. И шагнул в темноту.

Оказалось, что передвигаться в кромешной черноте крайне тяжело. Он шагал почти на ощупь, тихо матерясь, когда следующая тяжёлая и мокрая ветка била по лицу наотмашь. Наконец, решил, что удалился достаточно. Ползая по земле, насобирал немного веток и мха, стараясь выбирать посуше, насколько это вообще возможно в отсыревшем лесу. Уложив ветки шалашиком, подсунул мха, и замерзшие пальцы поднесли к готовому сооружению кресало.

Искры летели исправно, шипели кусочки сырового мха, ругался сквозь зубы Клёнка. Промучавшись над дровами изрядно времени, извёлся, но костёр в этот вечер так и не запылал. Мысленно плюнув на безнадежную затею, он заставил себя смириться с холодом, пробирающим насквозь, с невозможностью полноценного отдыха, дрожащий и немного напуганный уселся на поваленный ствол, рассчитывая здесь дождаться рассвета.

Наверное, он всё-таки задремал. Совсем ненадолго. Первый же луч солнца, осветивший дальний край массивной тучи, заставил его вздрогнуть и, поймав сознанием накренившееся тело, быстро открыть глаза. Лес парил. Тёплый солнечный ветерок дохнул в лицо Клёнки освежающе, и он, почти не осознавая, что делает, подскочил на затёкших ногах. С трудом распрямился, восторженно воздев руки к небу:

– Ура! Ура! Ура!

Он не прокричал эти сакральные слова, с которыми его предки тысячелетия встречали рассвет, а проговорил тихо и торжественно. Так когда-то встречал солнце на покосе его дед Светлояр, с которым мальчишка, несмотря на разницу в возрасте, дружил по-взрослому. Светлояр не принял, хоть и вынужденный, переход сына в христианство. Он не проклял его, не обругал, вообще, ни словом не помянул, но из дома в Коломнах выселил тотчас. И хозяйство разделил, перестав привечать у себя и сына, и невестку. Тот перебрался в город, открыв сапожную лавочку, по наследству доставшуюся вместе с мастерством Клёнке. Только для внуков дед остался прежним приветливым и охочим на рассказы родичем.

Смагин и сам не смог бы объяснить, что произошло с ним в то утро. Что заставило, поддаваясь наваждению, встретить зарождающееся солнце древним приветствием русичей? Что-то проснулось в душе христианина с детства, то, что не смогли уничтожить ни поповские проповеди, ни страх осуждения обществом, друзьями и соседями. Слава