Морской царь - Евгений Иванович Таганов

Вот только что это жена притихла чем-то озабоченная?! Али не рада пылкому мужу?!

— Я беременна, — призналась она на его настойчивый расспрос.

— Так это ж здорово! — обрадовался он. — Срочно начинаю закладывать новое княжество для нового сына.

Но жена не разделяла его восторга.

— Если девочка, то будет княгиней, как Калчу, — по-своему понял он её.

— Евла тоже беременна, — выложила свою печаль Милида.

— Ну и что? — досадливо передёрнул он плечами. — Не сравнивай себя с наложницей. Ты это ты, а она вечно будет вторая или даже десятая.

— Но ты её сыну тоже захочешь княжество дать?

— Только самое-самое маленькое! — засмеялся он.

И снова она не поддержала мужниной весёлости.

— Скажи, а ты не мог бы её куда-нибудь отселить из Дарполя?

— А потом и Лидию следом за ней?

— Неужели они в чём-то лучше, чем я?

А он-то простодушный так надеялся, что после года в Дарполе, после Курятника она давно примирилась со своей участью первой, но вовсе не единственной жены.

— Сейчас ты самая лучшая и каждую ночь мне хочется возвращаться только к тебе. Но если я Евлу и Лидию куда-нибудь отошлю, вместо них обязательно кто-то ещё начнёт строить мне глазки. Хочешь рискнуть и соперничать с новыми будущими наложницами?

Разумеется, никакими разумными доводами победить женскую ревность и обиженность было невозможно, а вот если жарко прошептать ей в самое ухо: «Все мои ночи это только твои ночи», то уже и её улыбку удовольствия получить можно.

Разбудил его запах свежеиспечённых лепёшек. После трёх недель недожаренного змеиного мяса и сваренных в воде сухих яблок и абрикос такое никак нельзя было пропустить. И ещё не полностью открыв глаза, он уже жевал, наслаждаясь дивным вкусом горячего хлеба. Милида с готовностью подавала ему питьё: виноградное вино и квас и что— то рассказывая. Похвасталась своими успехами в словенской и ромейской грамоте. Последнюю она учила по «Жизнеописанию словенского князя» Отца Паисия и всё порывалась продемонстрировать это мужу.

— Моя ты грамотейка! — поддразнивал её Дарник, осыпая поцелуями.

Вот только, что за странные слова вдруг вторглись в её милый щебет?

— Ты не должен его казнить. Умоляю тебе: не казни его, помилуй! Ты же сам велел всем становиться богатыми, вот он тебя и послушал...

— Да кто он? О ком ты?

Слово за слово выяснилось, что две недели назад в Дарполе обокрали войскового казначея Зарубу, стащили из его дома аж сорок дирхемов. Столь крупную сумму Заруба объяснил запасом серебряных монет, захваченных им якобы ещё из Новолипова. Писарь Агапия, проводивший дознание, в шутку поинтересовался: а где у тебя спрятана основная часть войсковой казны, и стал весело осматривать половину избы, что Заруба занимал со своей женой-хазаркой. Подвинул хозяйский ларь и в земляном полу заметил свежее вскапывание, ткнул туда остриём клевца и клевец в чём-то деревянном застрял. Стало совсем интересно, несколько движений лопаты и на свет появился сундучок с полусотней золотых динаров и двумястами дирхемами. Подумали о краже войсковой казны, пошли смотреть там, но всё серебро, золото и медь согласно описи были на месте.

Заруба сначала лепетал что-то про оставленные ему на сохранение монеты ушедшими с Потепой на север ратниками, даже имена называл, но ему не поверили. Призванный на правёж Агапием и устрашённый пыткой он признался в обычном подлоге, что в сговоре с Сигибердом они отмечали во всех расходных списках завышенную в полтора-два раза цену на товары, получаемые из Хемода, а полученные излишки монет делили между собой. Вместе на двоих обчистили войсковую казну почти на тысячу дирхемов. Сейчас оба они доставлены Агапием в Эмбу в ожидании княжеского суда.

Обрадовала так обрадовала! Вся нега и расслабленность мигом слетели с Дарника. Выходит, не совсем она соскучилась по любимому мужу, а приехала чтобы защитить своего дядю.

— Да не буду я никого казнить, успокойся, — сказал он расстроенной жене, оделся и вышел из гостевого дома.

Все воеводы уже поджидали его снаружи. Среди них находились не только Агапий и Калчу, но даже Ратай, — а этому чего в пограничном городище понадобилась, или Агапий их с Калчу захватил для поддержки при обвинении дяди Милиды?

С улыбкой всех поприветствовав, Рыбья Кровь вместе с ними двинулся на осмотр Эмбы. Посмотреть уже было на что. Правильный квадрат с сухими рвами, трёхсаженным земляным валом, восемью камнемётными гнёздами из мешков с землёй и четверо ворот, снабжённых дополнительным валом-скобой, прикрывающими вход, так чтобы в сами ворота можно было пробраться, лишь проехав вдоль земляной стены под прицелом лучников и самострельщиков. Река у южного вала окончательно усохла, превратившись в отдельные плёсы с мелкими перекатами. Ну да всё равно, воды в колодцах, выкопанных в городище и дальше вдоль реки, хватало на всех. Больше всего удивляло количество уже построенных Длинных домов, «корзин» и бань. А когда влез на шестисаженную сторожевую вышку из связанных между собой жердей, то увидел в десяти верстах на запад верхушку точно такой же вышки Эмба-Пристани, что располагалась на морском берегу у пересохшего устья реки.

Если по военной части к Гладиле можно было как-то придраться, то по хозяйским делам он оказался большим докой. Это ему принадлежала мысль превратить Ватажную гоньбу в Гоньбу для повозок и колесниц со сменой упряжных лошадей. За конниками они конечно угнаться не могли, но пятидневный путь в два с половиной дня благодаря сменным лошадям покрывали запросто. Пока князь обходил крепость, как раз прибыл очередной обоз из Дарполя и стал понятен секрет большой стройки: шесть повозок и четыре двуколки были гружены брусьями, жердями и досками уже выпиленных определённой длины и толщины, только складывай как надо и вбивай гвозди. Порадовало и изрядное количество пригнанной скотины: овцы, свиньи, козы и даже коровы — признак не кочевого, а постоянного стана. Снаружи крепости имелось даже малое торжище, на котором два десятка пришлых степняков меняли своих овец и верблюдов на топоры и лопаты. Гладила похвастал, что уже отправил в стольный град шесть возов с шерстью. А Ратай с гордостью показал свою новую колесницу, на которой в Эмбу приехала Милида. Днище колесницы было укреплено на четырёх толстых стальных пружинах, отчего при езде зубодробильная тряска в