Девушка из Монтаны - Грейс Ливингстон Хилл

она встретила в прерии. Лишь один человек был добр к ней, а она позволила ему уехать. Но он принадлежит другой женщине, так что нечего было и думать, чтобы остаться с ним. Лишь за одно она может быть благодарна судьбе. Теперь она куда больше знает об Отце Небесном, и знает о том, что такое Христианские усилия. Она увезет это знание с собой назад в прерии, и никто не сможет его у нее отобрать. У нее оставалось лишь одно желание, но, наверное, ей и надеяться не стоило! Она хотела иметь собственную Библию! Средств у нее не осталось, было лишь мамино обручальное кольцо, документы и конверт из-под денег, которые перед расставанием он ей дал. Ни с чем из этого она расстаться не могла, разве только с кольцом, которое можно отдать в залог, чтобы потом при возможности выкупить. Но она будет ждать и надеяться.

Мимо старого дворецкого она прошла, держа руку на пистолете. Теперь она не позволит никому ее удержать. Дворецкий поклонился, открыл для нее дверь, и она промаршировала по ступенькам к своему коню. Она уже было вскочила на него, чтобы отправиться в неизвестность, туда, где ни одна из бабушек, будь то Брэйди или Бэйли, не сможет ее отыскать, как бы ни старалась, как дверь вдруг снова распахнулась. Из нее выскочили горничная и старый дворецкий и схватили девушку. Она уронила уздечку и выхватила пистолет, направив на них его черное, устрашающее дуло.

Они замерли, дрожа, но храбрый дворецкий стоял на своем. Он не знал, зачем понадобилось задерживать эту невероятную молодую особу, но чувствовал, что происходит что-то странное. Может, это воровка, стянувшая драгоценности мадам. Он уже было открыл рот, чтобы позвать полицию, но горничная его опередила:

– Мадам хочет, чтобы вы вернулись. Она не поняла. Она хочет расспросить вас о сыне. Если вы не вернетесь, это ее убьет. У нее больное сердце, ее нельзя волновать.

Элизабет сунула пистолет в кобуру, снова привязала лошадь к кольцу и коротко ответила:

– Я вернусь.

– Что вы хотите? – резко спросила она, снова войдя в спальню.

– Тебя не учили, что так говорить неуважительно? – сварливо заявила дама. – С чего это вдруг ты так возмутилась, что выскочила, даже не рассказав мне ничего о моем сыне? Сядь и расскажи.

– Извините, бабушка, – Элизабет села. – Я подумала, что не нужна вам и что мне лучше уйти.

– В следующий раз жди, пока я сама тебя не отошлю. Кстати, что это на тебе надето? Весьма странная шляпка для девушки. Сними. Выглядишь в ней как какой-то хулиган. Похожа на моего Джона, когда он меня не слушался.

Элизабет сняла такую возмутительную шляпу, стало видно, что ее каштановые волосы разделены на пробор и заплетены в длинную косу.

– Если тебя привести в порядок, можешь оказаться очень даже хорошенькой, – сказала старая дама, на этот раз привстав и с интересом разглядывая Элизабет. – Не помню твою мать, но сомневаюсь, что у нее были такие тонкие черты.

– Говорят, я похожа на отца.

– Неужели? Что ж, полагаю, это так, – с удовлетворением произнесла старая дама. – Я бы не перенесла, если б ты выглядела как эти нищие…

– Бабушка! – Элизабет подскочила, в глазах ее загорелся огонь.

– Нечего все время повторять мне «бабушка», – недовольно заявила старая дама. – Хотя, должна признать, когда ты так говоришь, то выглядишь довольно мило. Сними это ужасное пальто. К тому же оно не годится для зимы. Боже, а чем это ты перепоясалась? Ремнем? Но это же мужской ремень! И что это у тебя там заткнуто? Пистолеты? Какой кошмар! Мари, быстро их унеси! Я сейчас в обморок упаду! Никогда не могла и рядом с ними находиться! Мой муж держал один на полке в чулане, и я близко туда не подходила и всегда запирала его комнату, когда он уходил из дома. Держи их в холле. Там, где пистолеты, я дышать не могу. Так, а теперь сядь и расскажи мне о себе все, сколько тебе лет, как ты сюда попала.

Элизабет неохотно, но все же сдала пистолеты. Она чувствовала, что должна подчиняться бабушке, однако вовсе не была уверена, что находится в дружественной обстановке и что для нее безопасно оставаться здесь без оружия.

Она начала с самого начала, с того времени, с какого себя помнит, и спокойно, не давя на жалость, но при этом очень живо и искренне принялась рассказывать историю своей жизни, а бабушка, даже с закрытыми глазами, настолько увлеклась, что позволила слезами беспрепятственно течь по своим так хорошо сохранившимся щечкам.

Когда Элизабет подошла к описанию залитых лунным светом могил, бабушка, рыдая, воскликнула: «О Джонни, Джонни, мой малыш Джонни! Ну почему ты всегда был таким непослушным мальчиком?!», а когда пошла речь о скачке через дикую прерию, о человеке, от которого она убегала, бабушка слушала, затаив дыхание, и только приговаривала: «Какой ужас!» На протяжении всего рассказа ее интерес к девушке разгорался все сильнее.

Был, правда, в повествовании один эпизод, которого Элизабет едва коснулась – встреча с Джорджем Трескоттом Бенедиктом. Инстинкт подсказал ей, что вряд ли эта слушательница отнесется к истории доброжелательно. Она просто сказала, что встретила доброго джентльмена с Востока, он заблудился, они доехали вместе до ближайшего городка, откуда он телеграфировал своим приятелям и продолжил путь без нее. Не рассказала она и о деньгах, которые он ей ссудил. Она полагала, что бабушка отнесется к их совместной поездке так же, как та старая женщина с ранчо. Пусть бабушка считает, что у нее были с собой какие-то деньги из дома, да она и не спрашивала, каким образом Элизабет обеспечивала себя во время путешествия.

Рассказ о том, что произошло в Чикаго, вселил в бабушку такой же ужас, как и рассказ о встрече со змеей. Она всплеснула руками и заявила: «Как отвратительно! Если б ты перестреляла всю эту компанию, тебя бы непременно оправдали! Я не понимаю, как дозволяют существовать таким заведениям!» Мари слушала историю с открытым ртом, а потом не раз пересказывала ее на кухне кухарке и дворецкому, и в результате Элизабет стала в глазах слуг настоящей героиней.

Элизабет перешла к рассказу о том, что происходило с ней уже в Филадельфии, и повествование вызвало у бабушки острое негодование; особенно ее возмутил тот факт, что одна из Бэйли стояла за прилавком в десятицентовом магазине. Она исторгла вопль настоящего страдания, доведшего до того, что снова пришлось прибегнуть к нюхательным солям.

Когда Элизабет поведала о том, что случилось в подвале