Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— Он только за последние две недели упокоил пятерых, не считая Бутылкина и конвоиров, однако к себе возвращается исправно. Кстати, живёт там уже три года. А значит, считает место надёжным.

— Логично, — оценил Говоров. — Держите связь с управляющим. Телефон у него есть? Отлично. Засаду надо разместить незаметно и тихо, пока хромого дома нет.

— А может, засесть прямо у него на квартире? — предложил Ульянов. — Управляющий наверняка располагает запасным ключом.

Говоров задумался.

— Опасно, — решил наконец. — Может с порога что-нибудь заподозрить, да и рвануть на улицу, не заходя. Запах какой-то чужой учует, шорох услышит или ещё что… Потом его ищи-свищи. Нет! Брать надо наверняка.

Приехал начальник «Шпалерки» Пивоваров. Когда мы объяснили ему, что кто-то из его служащих вступил в незаконное общение с Бутылкиным, беднягу чуть кондрашка не хватила. Жадно выпив стакан воды, допытывался: да точно ли это, нет ли ошибки. И, уяснив, что ошибки быть не может, сник.

— Кто мог передать Бутылкину в камеру письмо с воли? Кто знал, что его повезут на допрос? — спросил Говоров строго.

— Ну, я…

— Вы, будем говорить, не в счёт. Кто ещё?

Пивоваров задумался.

— Старший надзиратель Сидоркин, — сказал наконец. — И сменщик его Воробьёв. Они как раз контролируют блок, где находится одиночная камера с Бутылкиным.

Из дальнейших пояснений Пивоварова мы узнали, что оба надзирателя в «Шпалерке» на хорошем счету — опытные и добросовестные. Правда, Воробьёв был изрядный любитель выпить и частенько ворчал, что уж больно жалованье маленькое. Но при этом из тюрьмы не уходил и взысканий по службе не имел.

— Может, их допросить надо? — спросил Пивоваров несмело.

— Успеем, — сухо ответил Говоров. — А пока, суд да дело, завтра с утра к вам от меня подойдут филёры. Незаметно покажете им обоих, несколько дней будем наблюдать.

С тем Пивоваров и отбыл.

Таков был текущий расклад, и он, в общем, не радовал. Убийство Бутылкина сильно ударило по следствию. Покойный врач рассказал интересные вещи и вообще был единственным свидетелем. Беда в том, что знал он не много. Во всяком случае, по его словам.

Бутылкина завербовали четыре года назад. Всё это время он был врачом организации — подпольно лечил её людей от боевых ранений, с которыми в обычную больницу не сунешься. Особенно много нелегальных пациентов свалилось в годы революции, а значит, организация активно участвовала в бурных событиях тех лет.

Бутылкин лечил раненых, получал хорошие деньги и держал язык за зубами. Его изначально предупредили, что за лишнюю болтовню здесь принято отвечать головой. Конспирация! Так и длилась нелегальная служба врача, пока не поступил приказ помочь в убийстве пациента, оказавшегося городовым. Помочь-то помог (да и посмел бы он ослушаться!), однако был раскрыт следователем Морохиным…

Приступая к свиным котлетам, Ульянов обронил:

— А вам не странно, Дмитрий Петрович, что в своих показаниях Бутылкин так и не назвал организацию? Просто нелегальная организация, оппозиционная власти, и всё.

— Так ведь сам не знал, название-то ему и не обозначили, — напомнил я. — Ни при вербовке, ни потом. Нелегалы же, конспирируются. Из года в год использовали врача втёмную, и всё. Может, конечно, врал…

— Врал, как сивый мерин, — отрезал Ульянов, брезгливо морщась. — Я ещё подумал, что надо как следует тряхнуть на втором допросе… Работать годами и не знать, на кого работаешь? Он просто боялся произнести название вслух. — Взглянул исподлобья. — И всё-таки проболтался.

— Это как же? — спросил я живо, вспоминая допрос.

Ульянов отложил вилку и нож. Прищурился.

— А вот так… Рассказывал, как его вербовали, помните? Вербовщик от организации заявил, что отныне Бутылкин вступает в ряды борцов против кровавого царского режима. А в борьбе, мол, обретёшь своё право на свободу и счастье.

— А-а… Ну, была такая лирика. И что?

Ульянов укоризненно покачал головой.

— Дмитрий Петрович! Это очень даже не лирика. Хотя я тоже сразу не сообразил, пришлось навести справки. Короче говоря, «В борьбе обретёшь ты право своё» — суть лозунг одной революционной партии.

И, отвечая на немой вопрос, уточнил со вздохом:

— Это эсеры, Дмитрий Петрович.

Кирилл Ульянов

Немудрено, что Бутылкин боялся вслух произнести это слово. Он, может, боялся произносить его даже про себя.

Из всех революционных партий, кои терзали Россию в начале двадцатого века, социалисты-революционеры были самыми воинственными и боевыми, сиречь наиболее опасными. Достойные преемники народовольцев, раздавленных пятой Александра Третьего, эсеры подхватили багровое знамя террора и взвили его на новую высоту.

Убийство великого князя Сергея Александровича, министров Сипягина и Плеве, уфимского губернатора Богдановича и столичного градоначальника фон дер Лаувица, покушения на обер-прокурора Синода Победоносцева и премьер-министра Столыпина… Это были только самые заметные страницы в террористической летописи эсеров. Полицейских, городовых, жандармов, чиновников и крупных промышленников с коммерсантами вообще убивали сотнями.

Социал-демократы, конечно, тоже были не сахар. Их кропотливая работа в массах была не столь эффектной, как громкие убийства, но в перспективе гораздо более эффективной. А вот эсеры надеялись поднять революционную бурю в России, используя, как детонатор, взрывы, смерти, кровь…

— Ясно теперь, — сказал Морохин как бы сам себе, покусывая губы. — Эсеры, значит. — Поднял глаза на меня. — А ведь сходится, Кирилл Сергеевич.

— То-то и оно, что сходится… Называется партией, а фактически — бандитская организация, ведёт партизанскую войну против царской власти. Методы уголовные и террористические. Вспомните убийство Кускова, взрыв Бутылкина. Опять же, показания врача о большом количестве пациентов с боевыми ранениями… Кто это может быть? Понятно, что не кадеты, не октябристы, не «Союз русского народа».

— Разумеется.

— Социал-демократы? Но их вожди индивидуальный террор отвергают. Готовят революцию с упором на организационно-массовую и просветительскую работу среди пролетариев. Активничают среди крестьян и солдат.

— Ещё как активничают…

— Хоть так, хоть этак, — в нашу ситуацию вписываются лишь эсеры.

— Да уж, не масоны…

— И выходит, Дмитрий Петрович, что воюем мы с целой партией. Собственные подпольные типографии, динамитные мастерские, склады оружия, сеть конспиративных квартир и агентов-боевиков… Ну, и так далее. Кровавая публика, жестокая, не останавливаются ни перед чем. Есть о чём задуматься…

Морохин набычился и нехорошо сузил глаза.

— А мне, знаете ли, плевать, — заявил резко. — Эсеры там не эсеры… Для меня это уголовники, убийцы. И я их поймаю, чего бы ни стоило.

— Да вы успокойтесь, Дмитрий Петрович…

—