Черная книга - Александр Григорьевич Домовец

— Согласен с вами, но…

— Замечательно, — перебил Морохин и, пожимая мне руку, наконец улыбнулся. — Тогда у меня к вам просьба.

— Излагайте.

— Говоров насчёт эсеров ничего знать не должен. Во всяком случае, от нас. Иначе сразу передаст дело в политический сыск.

Я чуть не засмеялся.

— Да как скажете, Дмитрий Петрович… Давно ли вы сами хотели сбагрить его в особый отдел департамента?

— Я и сейчас хочу, — признался Морохин. — Но, понимаете ли, есть такое понятие — дело принципа. А что эсеры, так это ещё хуже. Не просто уголовная мразь — враги.

Он был заметно взвинчен. Чтобы успокоить сотоварища, я налил ему рюмку коньяку и напомнил о котлетах. Моя домработница готовила их превосходно, с чем Морохин охотно согласился.

После ужина мы перебрались в гостиную, к покойным креслам и мягкому свету напольной лампы. Усевшись поудобнее, Морохин сказал вдруг:

— И всё же многое непонятно.

— Что именно, Дмитрий Петрович?

— Эсеры воюют с властью — тут всё ясно. А при чём здесь несчастный Себряков? Зачем им записки Палена? Что они с ними собираются делать? И куча других вопросов.

Взглянул на меня пристально. Я только развёл руками.

— Ну, кое-какие догадки на этот счёт у меня есть…

В очередной раз я чувствовал себя препаскудно от невозможности говорить с сотоварищем откровенно. Какие там догадки! Насчёт Себрякова и записок Палена я знал всё. Сказать почти ничего не мог, вот беда. И был на грани того, чтобы плюнуть на полученные инструкции.

Дмитрий Морохин

Заметив некоторые колебания Ульянова, я счёл долгом его подбодрить:

— Говорите, Кирилл Сергеевич, не стесняйтесь. Страсть люблю ваши догадки. Интересные они у вас и полезные для следствия.

Привстав, Ульянов слегка поклонился.

— Ну, спасибо… С чего начать?

— Давайте прямо с начала. Объясните, как Себряков вообще узнал о существовании этого документа?

Ульянов пожал плечами.

— По наведённым справкам, для историков наличие записок, в общем-то, секретом никогда не было. В своё время Пален из них тайны не делал. Вероятно, даже хотел их опубликовать. Но тогда надежды на это не было — уж очень мемуары порочили монархию. Не забывайте, что среди убийц Павла Первого фактически был его наследник, будущий Александр Первый…

— Да уж, родная кровиночка… — хмыкнул я саркастически. — С этим разобрались. А вот как Себряков мог узнать, что записки хранятся именно у Эттвуд?

— Потомки Палена есть и в России, и за рубежом. Видимо, Себряков потратил немало времени, чтобы связаться с каждым из них и узнать, не располагает ли тот необходимым документом. При этом за продажу записок обещал хорошие деньги. Когда выяснилось, что записки хранятся у праправнучки Палена вдовы Эттвуд, Себряков немедленно отправился в Лондон и выкупил документ.

Погасив папиросу, я машинально потянулся за новой, настолько увлёкся размышлениями Ульянова.

— Ну, допустим, — сказал, глубоко затягиваясь. — Теперь самый главный вопрос: как эсеры выяснили интерес покойного профессора к запискам Палена? А главное, за каким чёртом сдались им эти замшелые бумаги? Да ещё как сдались! Гору трупов ради них нагромоздили…

— Это уже два вопроса, — заметил Ульянов, слегка улыбнувшись. — Сразу скажу: дело не в эсерах — в англичанах.

— В ком, вы сказали?

— В англичанах. Тут уже не только догадки, но и закрытая информация по линии моей службы. Так что говорю только для вашего понимания и надеюсь на конфиденциальность. (Я клятвенно прижал руку к груди.)

Откинувшись в кресле, Ульянов вытянул ноги. Полузакрыл глаза.

— Себряков приехал в Лондон как частное лицо, однако договорился в российском посольстве, что его будет сопровождать посольский секретарь, — заговорил негромко. — Видимо, страховался… А секретарь известен британской специальной службе «Интеллидженс сервис» как сотрудник нашей внешней разведки и поэтому находится под постоянным присмотром английских контрразведчиков. Его визит к Эттвуд вместе с Себряковым отследили. Выяснилось, что Себряков — крупный российский учёный. Разумеется, англичане озадачились: за каким чёртом дипломат-разведчик вместе с профессором-историком навестил ничем не примечательную вдову адвоката?

— И тут, надо полагать, её взяли в оборот…

— Ещё как взяли! Со страху Эттвуд выложила всё. И тогда в «Интеллидженс сервис» схватились за голову. Не трудно понять, что записки выкупили с одной-единственной целью — обнародовать. И, конечно, не в интересах науки, а в целях политических.

Я лишь кивнул. Какая уж тут наука…

— Великобритания, Дмитрий Петрович, готовит большую общеевропейскую войну и усиленно втягивает в свой военно-политический союз Россию. Ну, а комплоты с Англией для нашей страны всегда заканчивались плохо. Это не говоря уже о прямых или косвенных столкновениях, — уточнил Ульянов мрачно. — Однако, увы, в горних высях власти англофильские настроения очень сильны. И Себряков как искренний русский патриот хотел посильно вмешаться в ситуацию, опубликовав записки Палена. Напомню, что там прописана роль Великобритании в свержении и убийстве императора Павла.

— Так-то оно так, — протянул я, обдумывая слова Ульянова. — Но уж очень наивно, не в обиду покойнику будь сказано. Ну, издал он записки Палена, и что? Император Николай прочитает, ужаснётся и вместо союза скрутит англичанам кукиш?

Ульянов усмехнулся.

— Если бы всё так просто! Главный англоман во власти император и есть. А кто его предка уконтрапупил, он и без мемуаров Палена знает преотлично… Расчёт Себрякова, полагаю, был совершенно иной. Публикация записок с соответствующими комментариями, как он надеялся, вызовет в обществе широкое возмущение. Проще говоря, грянет скандал.

— И что?

— Царская власть сегодня не настолько сильна, чтобы игнорировать общественное мнение, Дмитрий Петрович. И поэтому пересмотр отношений с Великобританией, хотя бы частичный, под влиянием масштабного негодования теоретически был вполне возможен.

— Если так, снимаю шляпу, — произнёс я, глядя Ульянову в глаза. — Смелый же человек был Себряков, если задумал такое.

Ульянов отвёл взгляд. И уже не в первый раз возникло у меня ощущение, что сотоварищ что-то скрывает. В смысле, знает больше, чем говорит.

— Да, — сказал Ульянов наконец. — Он был смелый человек, царство небесное. Оттого и погиб.

Наступило неловкое молчание. Поднявшись, я его прервал.

— А пойдёмте на кухню, Кирилл Сергеевич, — предложил, чувствуя усталость.

— Охотно, — сказал мгновенно оживившийся Ульянов. — Проголодались, небось, от этаких разговоров?

— Да нет, выпить хочется. — Взявшись за виски,