Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

При этом, он с искренней радостью сообщил мне, что наш с ним «хороший знакомый» генерал-майор Батюшин был признан невиновным и освобождён из-под стражи ещё до прихода к власти большевиков. Однако, «при всём – при этом», где он сейчас находится, и что с ним происходит – ему, к сожалению, было неизвестно.

Савельев рассказал мне, также, и о разворачивающейся ныне на просторах нашей далёкой родины огромной и кровавой междоусобице, в пучину которой погрузились, практически, все слои российского населения.

С его слов, отныне Российская Империя прекратила своё многовековое существование. Она, буквально, развалилась на разрозненные территориальные куски, контролируемые самыми различными вооружёнными формированиями: национальными, бандитствующими и так называемыми идейно-противоборствующими (главным образом, «красными» и «белыми», тоже, отнюдь, не однородными по своему составу).

В общем, ушёл я, тогда, от своего давнего знакомого в состоянии полного смятения своих чувств и мыслей. Рушились привычный порядок вещей и система человеческих ценностей, и не где-нибудь, а на моей родине, где ещё оставались мои родители и сестра… Как они там? Что с ними там? Я, пожалуй, впервые, за эти два долгих года моего пребывания во Франции, действительно, всерьёз, обеспокоился судьбой моих близких в России, тем более, что писем от них я не получал, аж, с октября одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Однако, времени на тяжёлые раздумья по поводу моей жены здесь и моих близких в Петрограде, уже, практически, не оставалось. Пора, было, возвращаться в легион. Незаметно пролетел последний день моего краткосрочного отпуска, и, вот, я уже – на пути к фронту.

В Русский Легион я прибыл одновременно с пополнением. Из «русской» базы в Лавале к нам прибыла сформированная из вновь поступивших добровольцев маршевая рота с тремя офицерами и ста восемью унтер-офицерами и нижними чинами.

Пополнение было встречено нами с восторгом. Мы снова становились полноценным батальоном, готовым к решению любых военных задач.

Настроение поднялось, и по вечерам, в офицерском полевом собрании, в дружеских беседах, мы стали вновь засиживаться до глубокой ночи.

Душой этого нашего собрания, несомненно, был поручик Орнаутов. Обладая приятным баритоном, он под свою, бережно сохраняемую его вестовым, семиструнную гитару всегда охотно пел наши мелодичные, навевающие то грусть, то радость, старинные русские романсы.

Слушая его, мы мысленно оказывались в нашей далёкой и любимой России с её бескрайними полями и лесами, морями и реками, деревнями и городами.

Возможно, поэтому, а, может быть, просто потому, что он был, действительно, прекрасным товарищем, Орнаутова любили все. Если он вдруг, по какой-либо причине, не приходил в собрание, уровень душевной теплоты в нашей компании, сразу же, заметно снижался.

Существенно дополнял Орнаутова в создании тёплой дружеской атмосферы в нашем собрании его близкий друг поручик Мореманов, коньком которого было умение копировать манеру поведения и речи любого из хотя бы раз увиденных им людей. При этом, делал он это так талантливо и весело, что мы до слёз смеялись даже над нашими собственными «копиями» в его исполнении.

Мореманов лишь недавно вернулся в расположение нашего Русского Легиона. Ещё перед апрельскими боями, учитывая его прекрасное владение французским языком, он был временно откомандирован в один из французских батальонов 8-го Зуавского полка (там нужно было срочно заполнить одну офицерскую вакансию).

Вероятно, это был, если и не единственный, то весьма редкий случай в военной истории России, когда русский офицер в русской военной форме с золотыми погонами на плечах командовал французской частью. Да, ещё, как командовал! Бросившись в атаку впереди своих «зуавов», Мореманов, не останавливаясь, довёл их, так, до германских окопов и прорвал, «с наскоку», сразу несколько линий вражеских укреплений, за что получил уже вторую «пальму» на свой «Военный Крест».

Нам надолго запомнился его весёлый рассказ о том, как приняли его к себе «зуавы», когда он впервые явился к ним со своим вестовым:

– Катался я, там, господа, как сыр в масле. Вся рота, наперебой, старалась мне услужить. Даже мою офицерскую койку стелили так, чтобы мне было, как можно, мягче спать. А ром и вино наливали мне, по очереди, из своих отдельных «бидончиков» и упорно величали меня, при этом, капитаном, так как три звёздочки на погонах у них носят не поручики (лейтенанты – по их табели о рангах), а именно капитаны… что, не скрою, мне очень льстило… ну, и, конечно, немного смешило.

Рассказывая об этом, Мореманов, само собой, не обошёлся без привычных пародий на своих теперь уже бывших сослуживцев, но, правда, делал он это явно любя и без излишней нарочитости.

Также, в один из таких весёлых вечеров, немало жизнерадостного смеха вызвало у нас появление в офицерском собрании прапорщика Рохлинского, три дня тому назад уехавшего в свой десятидневный отпуск.

– Как?! Ты уже? – недоумённо спросили мы у него.

В ответ Рохлинский лишь молча показал пустые карманы своих галифе и медленно развёл руками. В собрании тут же раздался оглушительный хохот, после которого рекой полилось вино, и мы, так никогда, и не узнали: казино ли Монте-Карло или девицы Фоли-Бержэр облегчили ему карманы за эти три дня его отсутствия, так как при всех наших последующих расспросах на эту тему Рохлинский лишь страшно конфузился и густо краснел.

Если Орнаутов у нас был душой компании, то её головой – этаким коллективным разумом – несомненно являлся штабс-капитан Разумовский.

Неразговорчивый и строгий, с полным отсутствием чувства страха, он, обычно, бесконечно долго играл на полуразбитом рояле, стоявшем в помещении нашего собрания, свою излюбленную «Молитву Девы», которую вся присутствовавшая, там, в тот момент, офицерская молодежь должна была слушать в благоговейном молчании.

Но, если уж, он начинал высказывать своё мнение по какому-либо насущному вопросу, то слушали его все, действительно, с огромным и неподдельным интересом, так как никто лучше него не мог «зреть в корень» любых происходящих событий и принимать единственно правильные решения в самых экстремальных ситуациях.

Как-то вечером, когда уже замолкли гитара Орнаутова и рояль Разумовского, в собрании разгорелся довольно серьёзный спор о будущем России. Я рассказал друзьям услышанные от Савельева подробности Октябрьского переворота и последующей за ним цепи событий, приведших к развалу страны и вооружённым столкновениям русских людей между собой, и искренне рассчитывал на общее, единое со мной, понимание сложившейся ситуации, но, как выяснилось, я сильно ошибался…

К моему большому сожалению, далеко не все из моих сослуживцев были готовы принять эту горькую правду о происходящем в России.

Резкость противоположных суждений, высказанных некоторыми офицерами Русского Легиона, показала мне всю зыбкость мирного сосуществования в отдельно взятом