Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

офицеров, находившихся, в тот период, в Париже – то нам, во избежание печальных последствий, и, вовсе, было прямо рекомендовано не появляться в русской военной форме на столичных улицах.

В этот крайне драматический момент генерал-майор Лохвицкий открыто обратился ко всем оставшимся верными присяге и воинскому долгу офицерам и солдатам бывшего Русского Экспедиционного Корпуса во Франции с призывом сформировать боеспособную войсковую единицу для эффективного противодействия германским войскам на Западном фронте.

За организацию этого русского добровольческого отряда активно взялся наш бывший командир батальона, глубоко уважаемый всеми фронтовиками, полковник Готуа (чин полковника и должность командира 2-го полка он получил ещё после апрельских боёв).

Французы разрешили назвать этот отряд Русским Легионом (по аналогии с Иностранным Легионом, уже действующим во французской армии ни один десяток лет), и процесс его формирования пошёл небывало быстрыми темпами.

Готуа агитировал за вступление в Легион везде, где были русские люди: в госпиталях, рабочих ротах и даже в среде русских политэмигрантов и военнослужащих Иностранного Легиона русской национальности.

Лохвицкий, в свою очередь, публиковал во всех влиятельных зарубежных печатных изданиях своё знаменитое воззвание «Вперёд, русские во Франции!», оканчивающееся знаменательной для славян фразой: «Мы – русские – не можем жить опозоренными. Вперед!».

Своим воззванием генерал добился вполне определённого успеха: для поступления в Русский Легион стали приезжать русские добровольцы из Италии, Голландии, США и даже Индии.

Сбор добровольцев происходил на военной базе в Лавале, но попасть туда, как это ни странно, на первый взгляд, труднее всего было именно офицерам, так как Русский Легион формировался согласно французского штатного расписания, по которому количество офицерских должностей в нём было строго ограничено, а на неофицерские должности офицеров не принимали.

Вот, такой, сложился, тогда, парадокс!

Совместными усилиями Лохвицкого и Готуа уже к концу декабря был сформирован первый и, как оказалось, единственный батальон Русского Легиона (попытки сформировать ещё три таких батальона ни к чему не привели, так как весь их постоянно не успевавший набраться до необходимой штатной численности личный состав уходил, впоследствии, на восполнение потерь первого батальона).

Услышав про то, что наш Готуа собирает Легион русских добровольцев для продолжения войны с немцами, я и мои друзья, разом, не раздумывая, поспешили к нему.

Мы не могли допустить даже мысли о том, что новоявленный добровольческий Русский Легион отправится на фронт без нас. Это было бы крайне несправедливо по отношению к нам, мечтавшим всю войну, любой ценой, разбить ненавистного врага и дойти до его логова – Германии – страны, развязавшей данную кровавую бойню в Европе.

Я, скрепя сердце, простился со своей молодой женой, с трудом сдерживавшей слёзы в своих наполненных тревогой глазах, и её родственниками, также искренне переживавшими за меня, как и сама Натали, и покинул их гостеприимный дом сразу же, как только за мной заехали мои друзья.

Дорога оказалась недолгой, и, вскоре, мы предстали всей своей дружной компанией «пред светлыми очами» незабвенного Готуа, который, увидев нас перед собой, растрогался до слёз и крепко обнял, по очереди, каждого из приехавших.

– Вот, теперь то, я точно знаю, что наш Легион дойдёт до Германии! – горячо воскликнул переполненный чувствами командир русского добровольческого подразделения.

Естественно, Готуа сделал исключение из общих правил и «оптом» принял всех нас (Разумовского, Мореманова, Орнаутова, Рохлинского и меня) в первый батальон Русского Легиона.

Также к нам были зачислены бывший полковой батюшка Богословский и два новых военврача, одним из которых стал мой «доктор-хранитель» Клейменов, последовавший, вслед за нами, на базу в Лавале, а в новой пулемётной роте Разумовского вновь оказался наш всеобщий любимец – пулемётчик Родька Малиновский, который также был очень рад встрече с нами – своими старыми боевыми командирами.

Так была открыта новая страница в истории русского воинства во Франции – страница, вернувшая доброе имя русским офицерам и солдатам, оставшимся до конца верными присяге и своему воинскому долгу, и вновь вызвавшая безмерное уважение к русским со стороны французского населения и союзнической армии.

Глава 9. Русский Легион

Мне навсегда врезался в память серый зимний день начала января одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда наш первый и единственный батальон Русского Легиона прибыл с базы на железнодорожный вокзал для отправки на фронт.

Так получилось, что в это же время, туда, прибыли и так называемые «рабочие роты», сформированные из отказавшихся воевать солдат и офицеров уже не существующей 1-й Особой дивизии. Они оказались немного впереди нас и первыми прошли по узкой, ведущей к вокзалу, дороге, по обеим сторонам которой стояли многочисленные группы французов, узнавших об отъезде русских из их населённого пункта.

Удивительно, но солдат и офицеров из «рабочих рот» французская толпа встретила единодушным презрительным молчанием. Ни одного свиста, ни одного окрика в их адрес. Такую тишину перенести было ещё сложнее, чем вполне ожидаемый, в такой ситуации, шквал негодующих возгласов.

И проходившие мимо французов «работнички», не выдерживая этого презрения, стыдливо прятали свои лица за поднятыми воротниками шинелей. Их растерянные глаза были опущены глубоко вниз и смотрели лишь прямо перед собой. В них сквозила явная боязнь встретиться взглядом с откровенно брезгливыми взорами местных стариков, женщин и детей.

Но, вот, сразу вслед за «работничками», показался идущий чётким строевым шагом наш батальон, с винтовками за плечами и с лихой строевой песней на устах, и ситуация в толпе тут же кардинально изменилась: мгновенно раздался настоящий взрыв искреннего восторга и громких аплодисментов, который, ни на секунду не умолкая, сопровождал нашу колонну на всём протяжении пути к вокзалу.

Во главе Русского Легиона красиво гарцевал на белом скакуне полковник Готуа, а позади батальона, вместе со своими вожатыми, замыкал шествие наш любимец – давно выросший медведь «Мишка».

Этот невероятный симбиоз коня и медведя, сопровождающих русских пехотинцев на фронт, ещё сильнее подействовал на воображение местного населения, и не прекращающиеся приветственные крики французов тут же многократно усилились.

В тот же момент, словно в ответ на эти радостные крики, доселе спокойно бредущий «Мишка» вдруг неожиданно для всех громко заворчал (что, кстати, являлось у него признаком большого медвежьего удовлетворения), и толпа вновь зашлась в оглушительных аплодисментах…

Попав на вокзал, мы всё с той же лихой песней прошествовали до стоящего на отдельной железнодорожной ветке эшелона с незатейливой надписью «Русский добровольческий отряд» и погрузились в предназначенные нам вагоны.

Всего нас, севших, тогда, в этот железнодорожный состав, было: семь офицеров, триста семьдесят четыре унтер-офицеров и нижних чинов, два военврача и один войсковой священник. Немного, конечно, но это, ведь, было только начало…