Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Однако, в условиях начавшегося под воздействием революционных идей упадка дисциплины в солдатской среде и усилившейся, в последнее время, глубокой неприязни между личным составом бывших 1-й и 3-й бригад, из-за их разного социального состава (поскольку, нижние чины 1-й бригады были выходцами из фабричных рабочих крупных городов, а нижние чины 3-й бригады – из крестьян глубинной России), проведение данного мероприятия оказалось весьма несвоевременным.

Поняв это, французское военное командование незамедлительно направило русскому Временному Правительству послание с просьбой о рассмотрении возможности скорейшей переправки 1-й Особой пехотной дивизии обратно в Россию.

Однако, Временное Правительство, опасаясь прибытия на родину сразу нескольких заражённых революционным духом полков, намеренно затянуло решение этого вопроса.

Тем временем, пока французские власти пытались решить вопрос о будущем русского подразделения во Франции, 1-я Особая дивизия, «прямо у всех на глазах», продолжала стремительно разваливаться.

Тогда, французами направляется в Петроград последнее, отчаянное, сообщение о том, что значительная часть солдат 1-й Особой дивизии, поддавшись большевистской агитации, категорически отказывается подчиняться как своему, так и французскому командованию, и, заявляя о нежелании сражаться на Французско-Германском фронте, требует их немедленной отправки в Россию.

Но, увы… Временным Правительством России был проигнорирован и этот отчаянный призыв о помощи.

В результате, к концу лета, в лагере «Ля-Куртин» начался настоящий военный мятеж – своеобразный предвестник будущей гражданской войны.

В данной ситуации, чтобы избежать большой крови, французы вывели из лагеря все оставшиеся верными присяге русские части и пятнадцатью эшелонами перевезли их в глубь страны – в военный лагерь «Курно», расположенный в провинции Жиронда около города Бордо, а оставшихся «ля-куртинцев» окружили и изолировали от остального мира французскими войсками генерала Комби.

В это же время, а точнее, третьего августа одна тысяча девятьсот семнадцатого года, из России во французский Брест, на пароходах «Двина» и «Царица», прибыла приданная 1-й Особой дивизии 2-я Особая артиллерийская бригада во главе с генералом Беляевым, в которой дисциплина, пока ещё, находилась на должном уровне, и французы тут же решили использовать данную бригаду для подавления беспорядков в «Ля-Куртин», где, уже, вовсю, процветали беспробудное пьянство и нелады с местным населением, проживающим по соседству.

Прежде, чем согласиться на это, вновь прибывшие артиллеристы выслали в мятежный лагерь собственную мирную делегацию, но, осознав, там, на месте, всю бесполезность каких-либо переговоров с чрезмерно осмелевшими от своей полной безнаказанности мятежниками, эта делегация вернулась обратно ни с чем.

К четырнадцатому сентября, отвергнув несколько ультиматумов Французской власти, Российского Временного Правительства, Верховного Главнокомандующего Русской армии генерала Корнилова и командования Русского Экспедиционного Корпуса, «ля-куртинцы» забаррикадировались в каменных казармах своего лагеря.

В ответ на это «Ля-Куртин», взамен французских войск, был окружён верными присяге частями прибывшей 2-й Особой артиллерийской бригады и отдельными подразделениями, наспех сформированными из добровольцев лагеря «Курно».

И уже семнадцатого сентября мятежный лагерь впервые подвергся планомерному артиллерийскому обстрелу, за которым последовала проведённая по всем правилам военного искусства и поддержанная шквальным пулемётным огнём атака верной присяге пехоты. При этом, следует особо отметить тот факт, что французы, в данном бою, никоим образом не участвовали.

Русские воевали против русских…

Сопротивление «ля-куртинцев» было окончательно сломлено лишь к полудню двадцатого сентября, и, при этом, в некоторых местах лагеря дело доходило даже до рукопашных схваток.

Из официальных данных, направленных в Петроград русским командованием 1-й Особой дивизии сразу после подавления мятежа, стало известно, что в этом неправедном с обеих сторон бою погибли восемь и были ранены сорок четыре мятежника, а среди атаковавших – погиб один и были ранены пять солдат.

После разгрома мятежного лагеря: девяносто два наиболее активных мятежника были заключены в военную тюрьму в городе Бордо, триста – сосланы на остров Экс и триста – сосредоточены в лагере Бург-Ластик, порядки которого сильно напоминали тюремный режим; из остальных же пленных «ля-куртинцев» были сформированы девятнадцать сводных маршевых рот, взятых под особый дисциплинарный контроль со стороны командования 1-й Особой дивизии.

Но, по настоящему, поворотным событием в истории русских войск во Франции стал, однако, не день полной ликвидации мятежа, а день, когда Временное Правительство России приняло окончательное решение о невозвращении Русского Экспедиционного Корпуса на родину до конца войны и возможности использования его французами, по их собственному усмотрению, как на фронте, так и в тылу: в качестве рабочей силы.

На основании данного решения Российской власти тут же вышло Постановление Военного министра Франции Клемансо о разделении русских военных на три категории: добровольцев-воинов, желающих сражаться с немцами до конца, добровольцев-рабочих, не желающих больше воевать (в которые, кстати, записалось подавляющее большинство русских военнослужащих), и тех, кто не желает ни сражаться, ни работать (таких – ожидала немедленная ссылка на принудительные работы в Северную Африку).

Так печально закончилось относительно недолгое существование Русского Экспедиционного Корпуса на Западном фронте.

К этому времени, я уже стал пробовать ходить без костылей. Конечно, это были всего лишь робкие попытки, но и они, несмотря на болезненные, при этом, ощущения, приносили мне несказанную радость. Я ходил, и. значит, уже достаточно скоро мог вернуться в строй.

Единственное, что меня огорчало, при этом, так это то, что приближалось время расставания с Натали, а я – так и не сумел завоевать её сердце (по крайней мере, так мне, тогда, казалось).

Она была настолько чиста и невинна, что я сам возле неё становился непривычно робким и скованным. Доктор Клейменов только дружески подсмеивался надо мной, видя мою нерешительность в общении с Натали.

– Николя, голубчик! Ну, ты предпринимай с ней уже что-нибудь побыстрее, а то, ведь. отобьют девицу… ей Богу, отобьют! – говорил он мне, смеясь.

Я и сам понимал, что, как говорится, время «Х» пришло: или я решаюсь на серьёзный разговор с девушкой, и там – «пан или пропал», или – нет, и, тогда, её обязательно увлечёт какой-нибудь французский офицер из числа выздоравливающих, которых, в последнее время, всё больше стало «виться» вокруг неё в коридорах нашего госпиталя.

Благоприятный момент, для этого, настал, как всегда, неожиданно.

Моясь в душе (раз в неделю выздоравливающим предоставлялась такая самостоятельная возможность), я поскользнулся на скользком полу и довольно сильно ушибся плечом, подсознательно оберегая, при падении, свою раненую ногу.

Присутствовавшие в душевой французы вынесли меня в раздевалку и, на всякий случай, крикнули кому-то в коридоре, чтобы тот вызвал медперсонал госпиталя. После этого они ушли домываться, а я, посидев пару минут на скамейке и отойдя от болевого шока, окончательно убедился, что это был всего