Золотые погоны империи - Валерий Геннадьевич Климов

Точку в этом ненужном для нашего дружного офицерского коллектива споре поставил, тогда, Разумовский и сделал это, как всегда, решительно и жёстко:

– Родина у нас – одна на всех, а, вот, честь или совесть – у каждого своя. Придёт время, и перед нами, возможно, тоже встанет необходимость выбора дальнейшего пути. Желаю, при этом, каждому из вас не ошибиться в своём выборе. Но, здесь и сейчас, я, как самый старший среди вас по возрасту, запрещаю вам спорить и даже говорить на эту тему до полного окончания войны с немцами.

Офицеры молча подчинились и дружно перевели разговор на другую тему. Больше, по крайней мере, при мне и Разумовском, офицерская молодёжь не вела каких-либо споров, основанных на идейных разногласиях.

В самые последние дни отдыха нашего легиона у нас произошло событие, оставившее неприятный осадок, как у меня, так и у всех моих друзей.

В один из вечеров мы обратили внимание на то, что поручик Орнаутов уже два дня, как не появляется в нашем офицерском собрании. Думали – просто хандрит. Но, на третий день, его вестовой доложил нам, что с поручиком творится что-то неладное: молча лежит на походной койке с бессмысленно устремлёнными вдаль глазами, ничего не ест и не хочет никого видеть.

Видимо, сердце некоторых людей, действительно, способно предчувствовать грядущее. И, если на него, вдруг, находит какая-то безысходность или необъяснимая тоска, то – жди беды!

Капитан Лупанов, навестив, по нашей просьбе, Орнаутова, приказал всем оставить его, пока, в полном покое и негромко добавил, при этом:

– На его челе – «печать смерти», господа!

Нам стало жутко от этих слов, и мы, сразу же, тихо разошлись по своим подразделениям.

В ту же ночь Марокканская дивизия была спешно поднята по тревоге.

Как нам сообщили из штаба: двадцать седьмого мая, бросив все свои лучшие силы в атаку, германцы, с ходу, прорвали линию обороны союзнической армии и форсированным маршем двинулись на Шато Тьери.

Под их мощным ударом, в одночасье, пал небольшой французский городок Суассон, и, в результате этого, здешняя дорога на Париж оказалась для немцев полностью открытой. Пройти до него германской армии оставалось менее семидесяти километров…

И, вновь, на спасение Французско-Германского фронта, да, и, по сути, самой французской столицы бросается наша знаменитая Марокканская дивизия.

Высадившись из грузовиков, мы сразу же занимаем позиции в верхней части шоссе Суассон-Париж, то есть напротив главного острия немецкой атаки.

Остальные подразделения дивизии располагаются по левую и правую сторону от нас на протяжении десятикилометровой оборонительной линии.

Проходит всего несколько часов, и на нас обрушивается вся мощь опьянённой своими последними успехами и подавляющим численным превосходством германской армии.

И тотчас французские части Марокканской дивизии устремляются в панике назад. Не выдерживая столь мощного натиска противника, начинает отходить и наш 8-й Зуавский полк.

Кажется, что уже всё потеряно…

Но, в эту критическую минуту, командир «зуавов» бросает в контратаку свою последнюю надежду – наш Русский Легион.

Получив от капитана Лупанова команду о наступлении, мы единой цепью выходим из леса, куда незаметно переместились, перед этим, через небольшую лощину, и с громким криком: «Ура!» стремительно бросаемся на опешивших от неожиданности немцев, уже уверовавших, к этому моменту, в свою полную победу.

На моих глазах всегда спокойный и интеллигентный доктор Клейменов, охваченный общим энтузиазмом и забывший обо всём на свете, в том числе и о своём врачебном долге, подхватывает, на бегу, чью-то упавшую винтовку и, в расстёгнутом кителе военврача, с диким криком на устах, первым врывается в только что занятый неприятелем окоп.

Больше его уже никто живым не увидит…

Но я не долго думаю о его исчезновении из моего поля зрения, так как на меня самого уже несётся здоровенный немец, с винтовкой наперевес, на конце которой угрожающе поблёскивает острый штык, и в моём распоряжении остаётся не более двух секунд для совершения каких-либо рефлексивно-спасительных действий.

Я нервно стреляю из револьвера в его сторону. Промах… Второй выстрел – и немец замертво падает у моих ног!

Бросаю взор вокруг себя и вижу, что бой уже повсеместно перерастает в ожесточённую рукопашную схватку.

В этот же момент, с левой стороны от меня, раздаётся чей-то истошный крик: «Поручик Орнаутов убит!», и я, тотчас, бегу туда, на крик, сквозь дерущуюся, кричащую на разных языках, окончательно смешавшуюся толпу русских и немецких солдат.

Кто-то сильно бьёт меня прикладом по голове! Удар скользящий, и каска выдерживает, но я, при этом, всё-таки, падаю куда-то в сторону и утыкаюсь своим лицом в сапоги неподвижно лежащего на земле солдата.

Инстинкт самосохранения заставляет меня резко откатиться от него, и в тот же миг, по тому месту, где я только что лежал, бьёт очередью немецкий пулемёт. Пять или шесть пуль, буквально, впиваются в землю возле меня, вздымая невысокие «фонтанчики» земляной пыли в месте своего погружения.

Боковым зрением я всё же успеваю заметить пулемётчика: он – в пятнадцати метрах от меня, за бруствером окопной линии, ещё полчаса назад принадлежавшей французской армии.

Не долго думая, отработанным до автоматизма движением правой руки, бросаю в его сторону свой «гостинец» – припасённую, на всякий случай, ручную гранату.

Раздаётся взрыв, и немецкий пулемёт замолкает навсегда, а я, быстро поднявшись, бегу дальше, вдоль бруствера ближайшего ко мне окопа.

Пробежав, таким образом, примерно около тридцати метров, я случайно натыкаюсь на вестового Орнаутова.

Вестовой лежит в луже собственной крови, насквозь «прошитый» пулемётной очередью. Тут же, в двух метрах от него, находится и сам поручик: вражеская пуля угодила ему прямо в голову. В подобных случаях, обычно говорят, что такое попадание не оставляет ни единого шанса на выживание. «Печать смерти» в очередной раз подтвердила свой роковой прогноз…

Убедившись в смерти друга, я вновь переключаюсь на идущий бой.

Рукопашная схватка, тем временем, идёт уже во вражеских окопах. Прыгаю в ближайший и тут же стреляю в немецкого фельдфебеля, сидящего верхом на лежащем легионере и душащего последнего своими огромными ручищами.

Фельдфебель заваливается на бок, а его еле дышащий соперник, кашляя и кряхтя, с трудом выбирается из-под него и неописуемым по выразительности взглядом благодарит меня за спасённую ему жизнь…

Ещё пять минут боя, и окопы – наши.

Неприятель, хотя бы и временно, но отброшен назад, и, тем самым, нами деблокирован попавший в окружение соседний батальон «зуавов»!

Однако, вырвавшись далеко вперёд, наш легион, в конечном счёте, сам попадает в окружение, из-за которого приходится оставлять только что занятые нами окопы и с