Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

Для монтаньяров и других революционных руководителей опора на народное движение могла служить источником власти тех, кто объявлял себя народным рупором, пусть и с изрядным риском. Самыми влиятельными журналистами становились те, кто выступал глашатаями санкюлотов, как Марат и Эбер, регулярно клеймившие от их имени политических противников и тем самым усугублявшие атмосферу страха[486]. После убийства Марата Эбер усиливает свое влияние на санкюлотов благодаря статьям в своей газете Père Duchesne. Сам он, подобно большинству рупоров санкюлотов, принадлежит к более высокой социальной категории, чем те, кого берется представлять[487]. Но в газете он притворяется санкюлотом, изъясняется, как они, расчетливо прокладывая себе путь к сердцам активистов[488].

Некоторые члены Конвента, со своей стороны, подражают одежде санкюлотов, их речи и манерам, чтобы получить их поддержку. Мадам Ролан пренебрежительно описывает после своего ареста таких людей: «После 31 мая депутаты одеваются, как портовые грузчики, в панталоны, куртки и береты, распахивают рубаху на груди, бранятся и жестикулируют, как пьяные санкюлоты!»[489]

Какое-то время будущие предводители жирондистов тоже подражали простонародью[490], тогда как Робеспьер был исключением из такой тактики: он тверд в своей поддержке санкюлотов, но это не значит, что он хочет считаться одним из них. Он выглядит достойно, следит за собой, в отличие от карикатурного «человека из народа» (грубого, вульгарного, сыплющего бранью, склонного пускать в ход кулаки). Робеспьеру чуждо подобное поведение, он ограничивает прямые контакты с ответственными секций. Сен-Жюст и он (как и другие монтаньяры) связаны с сетью посредников: для Робеспьера эту роль исполняют его квартирный хозяин Морис Дюпле, печатник Николя (заседающий в Революционном трибунале) и польский патриот Лазовский; через них он сносится с санкюлотами и добивается их поддержки[491].

Одни сменяющие друг друга революционные руководители боятся санкюлотов, другие сочувствуют их делу. Желание членов Конвента управлять требованиями санкюлотов и сдерживать их стало для многих историков решающим фактором действий, приведших к террору[492]. В критические 1793–1794 годы власть и политическое влияние санкюлотов достигли предела. Летом 1793 года среди санкюлотов приобретает значимость группа так называемых бешеных, хотя мало что доказывает, что они были единой группой с определенной политикой.

Они постоянно давят на Конвент, чтобы он контролировал цены и одновременно занимался террором. Они требуют применения Революционного трибунала против богачей, «воспользовавшихся преимуществами Революции», спекулянтов, банкиров, нажившихся на биржевом ажиотаже[493]. Эбер, Шометт и их союзники в Коммуне вступают в борьбу за власть с «бешеными», чтобы самим организовывать санкюлотов и выражать их недовольство. Однако Жак Ру, «красный кюре», главный среди «бешеных», сильно сомневается в Эбере и в Шометте, считая их циничными властолюбцами, эксплуататорами бедноты, поверившей в Революцию[494].

В движении санкюлотов важную роль играют женщины. Лишенные, в отличие от мужчин, права участвовать в политике, они образуют крупный отряд зрительниц в Конвенте, в Коммуне, в клубах якобинцев и кордельеров и даже в Революционном трибунале[495]. Женщин принимают в некоторые народные общества, летом 1793 года их записывают в свои члены некоторые секции[496]. Примерно 170 женщин посещают сугубо женское Общество революционных республиканок[497]. Руководительницы этого клуба, шоколадница Полина Леон и бывшая актриса Клер Лакомб, связаны с «бешеными» и разделяют их экономические и политические цели, в том числе требование «террора»[498].

Политическое значение женщин-санкюлоток возрастает после того, как самые активные мужчины-санкюлоты добровольно вступают в армию Республики и в парижскую революционную армию. Женщины строго следят за членами Конвента, некоторых из них они обвиняют в недостаточной политической добродетельности, в излишней упитанности, в продажности и т. д. Самые активные из них готовы сами прибегнуть к насилию, требуют развернуть террор от мужчин при власти или стараются пустить его в ход собственноручно. Одно из прав, которых требуют для себя революционные республиканки, – право носить оружие и воевать с контрреволюционерами, в частности на войне в Вандее.

Аспект этого женского террора, способный насторожить нас сегодня, – это то, что на казнях с применением гильотины присутствует гораздо больше женщин, чем мужчин[499]. Впрочем, это отражает реальность: парижане XVIII века, включая женщин, были привычны к сценам насилия. На протяжении всего столетия зрелища публичных казней привлекали множество женщин[500]. Могут даже быть правдой отталкивающие изображения «фурий гильотины» и «вязальщиц». Тем не менее, как доказывает историк Доминик Годино, преобладание женщин вокруг гильотины можно считать и следствием отсутствия у них прямой политической власти: присутствие в местах казни в Париже и в Революционном трибунале позволяло женщинам из народа как бы разделять недостающую им власть, принимать участие в чем-то большем, чем они сами, деятельно осуществлять народный суверенитет в виде суда народа-суверена над врагами, пытавшимися ему сопротивляться[501].

Париж – эпицентр террора?

Летом 1793 года базой эбертистам служит коммуна Парижа, прокурором которой является Шометт[502], чьим заместителем назначен Эбер. Они возглавляют и Национальную гвардию, где теперь командует Анрио. 5 сентября 1793 года многолюдные демонстрации санкюлотов требуют от Конвента решительных мер: «Террор в порядок дня! <…> Пусть меч закона разит всех виновных!»[503] В тот же день, а также в последующие дни Конвент принимает ключевые законы террора, уступив напору народных требований, хотя и не узаконив «террор в порядке дня».

Однако требования санкюлотов смутили большинство революционных руководителей, в том числе монтаньяров. Конвент решает повременить с введением в действие Конституции июня 1793 года под тем предлогом, что в военное время приоритетом должно являться выживание Республики. Осенью Конвент пытается притормаживать народное движение. Арестован «красный кюре» Жак Ру и другие руководители (Леклерк, Варле), собрания народных обществ и клубов берутся под контроль, собрания секций подвергаются ограничениям. Вследствие столкновений между женщинами с рынка (Dames de la halle) и Обществом революционных республиканок член Комитета общей безопасности Амар добивается 30 октября 1793 года декрета Конвента о роспуске их клуба и вообще всех женских клубов, заявляя, что естественное место женщины – у домашнего очага и что им не подобает вмешиваться в политику[504].

Отодвинув «бешеных», эбертисты становятся главными в движении парижских санкюлотов. Они требуют усиления репрессий против контрреволюционеров и «аристократов», поддержки экономических и политических мер в пользу санкюлотов, политики искоренения христианства – «религиозного террора», направленного прежде всего против Церкви и католицизма[505]. Ими руководит также личная злоба[506]. Не сумев стать в августе 1793 года министром внутренних дел, Эбер использует свою газету Père