Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

уже в III году имена «террористов» брошены на растерзание общественного мнения, тем более что многие из них сумели сразу после термидора II года исполнить политический кульбит, а в начале IV года (осенью 1795 года) переизбрались в одну из двух палат Директории, пришедшей на смену Конвенту.

Желание составлять списки и таблицы подводит его к изготовлению двух списков «народных, революционных, военных судов и трибуналов, числом 148, по-революционному отправлявших на смерть», одного по коммунам, другого по департаментам[540]. Если первый из двух отчасти достоверен, то второй вызывает изумление: присоединяя к чрезвычайной юстиции департаментские уголовные суды, Прюдомм перечисляет целых 83 департамента, замаравшие себя карательным насилием Террора (93 % от общего числа), сваливая, таким образом, в одну кучу совершенно разные дела и, главное, создавая впечатление, что «царство Террора» распространялось на всю французскую территорию.

Авторам брошюр и некоторым историкам оставалось всего лишь продолжить эту линию и перенять стиль памфлетов III года, столь богатых разоблачениями командированных народных представителей[541], и приняться распространять едкие портреты членов Конвента. В 1815 году, когда новый Бурбон, усевшись на трон, начинает датировать свои повеления 20-м годом своего правления, то есть отсчитывать его от смерти в тюрьме Тампля сына Людовика XVI и тем самым заключать Революцию и Империю в одни и те же скобки истории французской монархии, «Словарь членов Конвента» предлагает синтез этих портретов, очерненных до последней крайности[542]: Каррье, едва прибыв в Нант, торопится-де заявить всем, кто пожелает его выслушать, что «мы сделаем из Франции кладбище»; расстрелы картечью по приказу Колло д’Эрбуа (трое его коллег по миссии, равно ответственные за казни, здесь забыты) «превосходят зверством все рассказы о самых свирепых дикарях»; Дартигоэт якобы всюду «устраивал из обысков матерей и дочерей» зрелища, далекие от самой элементарной стыдливости, и «самовольно проливал человеческую кровь» (очередная смесь Эроса и Танатоса); примеры такого рода можно продолжать[543].

Что до брошюр и прочих изданий, посвященных разным городам и департаментам в целях создания некоего мартиролога Франции, якобы целиком подвергшейся террору, то их список был бы очень длинен, начиная от посвященных Вандее и заканчивая «Общим списком жертв и мучеников, умерщвленных в Лионе при власти анархии <…>», где перечисляются приговоренные к смерти в этом городе всеми тремя комиссиями чрезвычайной юстиции, обозначенными единым, более пугающим, но неверным названием «революционный трибунал»[544]. Ныне достаточно, увы, провести несколько часов в Интернете, чтобы собрать кучу нелепостей, выдаваемых за историческую правду под маской авторитета Сети, не говоря о грубой мешанине, служащей сиюминутным политическим целям, а не правде Истории[545].

Если в связи с огромным количеством приговоренных к смерти нельзя обойтись без подведения итогов террора в количестве человеческих жизней, то ими одними невозможно удовлетвориться, так как не существовало никакого Террора как политики или автономной системы, а репрессии нельзя сегодня отделять от исключительности политического момента и от связанного с ним чрезвычайного правительства. Поэтому к числу потерь приходится добавлять политические, экономические, социальные, наконец, военные аспекты, так как ситуация на границе неразделимо связана с постоянным устрожением карательного законодательства и с террором в армии, применяемым некоторыми командированными туда народными представителями с целью восстановления воинской дисциплины.

Это не значит, что трагические обстоятельства лета 1793 года могут послужить удобным объяснением происхождения террора, тем более смягчающими обстоятельствами для него. Однако улучшение военного положения с зимы 1793 года, а потом с весны 1794 года не удастся понять, если не учитывать деятельность комиссаров Республики, которые, как Сен-Жюст и Леба в Рейнской армии или Мийо и Субрани в армии Восточных Пиренеев, прибегали к подчеркнутой суровости в отношении солдат и офицеров, чье поведение мешало эффективности действий французских войск на этих внешних фронтах. И кстати, то же самое улучшение не поддается анализу вне связи с подавлением восстаний внутри страны, в частности с решающими победами декабря 1793 года над «вандейцами», после того как восставшие департаменты запада страны месяцами отвлекали ее военные силы от внешних фронтов[546].

Трагический список потерь

В 1935 году американский историк Дональд Грир насчитал 16 594 смертных приговора, вынесенных в 1793–1794 годах[547], из них три четверти были вынесены лицам, захваченным с оружием в руках или воевавшим с Республикой; к ним добавляются примерно 20 000 пленных, казненных в ускоренном порядке в географических зонах, затронутых восстаниями[548]. Что касается Вандейской войны, то серьезные демографические исследования, вызывающие, наконец, доверие после множества препирательств из-за ошибочного в данном контексте понятия геноцида[549], дают цифру примерно 170 000 погибших «вандейцев» и 26 000–37 000 их противников в республиканских войсках[550].

В географическом распределении смертных приговоров (см. карту 7) заметно выделяется Париж, где свирепствовал Революционный трибунал[551], западные департаменты, затронутые Вандейским восстанием (особенно шесть из них[552]), север Франции и в особенности Па-де-Кале – там, в Камбре и Аррасе, представляющий Конвент Лебон учредил два трибунала, судивших по-революционному в напряженной обстановке, когда неприятельские войска находились в нескольких десятках километров от этих городов[553], а также три главные зоны так называемых федералистских выступлений: Жиронда с революционной комиссией Бордо и Либурна, Рона, где Лион, переименованный даже в Освобожденную Коммуну, или Освобожденный Город, залили кровью три комиссии чрезвычайной юстиции, и четыре департамента Юго-Востока (Вар, где репрессии последовали за осадой Тулона, Буш-дю-Рон с двумя чрезвычайными трибуналами в Марселе, Воклюз из-за поздно созданного, но вдвойне грозного народного трибунала Оранжа, выносящего 332 смертных приговора за полтора месяца весной 1794 года[554], наконец, Гар, где уголовный суд Нима отправил на гильотину 135 из 295 представших перед ним подсудимых между декабрем 1793-м и августом 1794 года[555]). В этих приговорах главную роль играли военные трибуналы, если не говорить о Париже и о нескольких коммунах, где приговоры выносили народные или революционные суды или же так называемые революционные трибуналы (Лион, Оранж, те же Аррас и Камбре). Что касается департаментских уголовных судов (кроме некоторых исключений, того же Нима), то их роль оставалась довольно ограниченной, на что обратил внимание уже Дональд Грир (оценивший их долю смертных приговоров в общенациональном масштабе в 12 %) и что получило подтверждение в недавних работах[556].

В остальном же там, где приговоры военного трибунала или уголовного суда департамента, имеющего разрешение судить «по-революционному», приходят на смену первой волне полностью бессудных репрессий, цифры говорят сами за себя. Так, примерно с тысячью казненных после осады Тулона (более двух третей из них казнены без суда сразу после захвата города, остальные