Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс

Мой проводник по Аралкуму – человек по имени Сарсенбай. Он местный («сельский парень», как сам представляется), родился в маленьком городке примерно в 70 километрах от Нукуса. На картах Google он показывает мне, где живет его мать. Сарсенбай купил здесь участок земли и надеется построить дом. Он изучал английский в местном университете, потому что хотел стать учителем, но не сложилось, и теперь он работает гидом весной, летом и осенью. Работа нестабильная, и Сарсенбай подумывает открыть собственное туристическое агентство – а потому очень услужлив на протяжении всей поездки. Заботливо уточняет, хватает ли мне воды, не холодно и не жарко ли мне, а каждый раз, когда я достаю фотоаппарат, спрашивает, не нужно ли остановить машину. Что снимаю я, снимает и он, потому что вид явно заинтересует и других туристов, поэтому стоит разместить фото на сайте, который Сарсенбай недавно открыл. Когда я использую незнакомое английское слово, он просит дать ему определение, а потом мы его отрабатываем. Так Сарсенбай освоил пять новых слов за три дня.

Из Нукуса мы едем до мавзолея, древнего форта, а потом до плато Устюрт на север, чтобы посмотреть, что осталось от моря. Плато Устюрт – это 200 тыс. квадратных километров мела и известняка, ландшафт разного цвета, от глиняного и хаки до палевого и охры. Дорог на западном берегу Аральского моря нет, поэтому мы едем на пикапе Toyota Hilux по грунту со скоростью 80 километров в час, поднимая длиннющий шлейф пыли. Колеи переплетаются, но наш водитель Макс четко знает, куда ехать. Ему не надо ни карты, ни компаса, ни GPS-навигатора.

Над низкой бурой растительностью на вершине плато взлетают птицы. Они тоже в основном бурые, потому что здесь все такое: растения, замершие между жизнью и смертью, почва, земля, которая поднимается в воздух, старые казахские могилы, показывающие, где раньше проходили торговые пути, которые соединялись с Великим шелковым путем южнее, у города Кёнеургенч, теперь безводного и заброшенного. Только небо над нами голубое и, конечно, безоблачное. Впереди – зазубренный край скалы, под которой находится бывшая кромка моря.

Я наконец вижу то, ради чего приехала.

Наступает светло-золотистый закат. Тени удлиняются над кустарниками и дюнами. Минеральные отложения окрашивают почву в кремовый и охристый цвета. Море яркое, насыщенного персидского синего цвета. Выглядит почти нереально – словно это ребенок нарисовал, каким должно быть море. Вдалеке вижу берег. Западный Арал – все, что осталось от моря в Узбекистане, – всего лишь около 20 километров шириной.

Аральское море ужасно воняет. Оно очень соленое, но тут совсем не ощущается озоновой свежести, свойственной океанам. Воздух у воды тяжелый и странно пахнет – чем-то вроде как съедобным и сладковатым. Будто бы жареной лапшой, которая слишком долго пролежала на солнце. Глубины загрязнены сероводородом, из-за которого так воняют тухлые яйца. Я стою по щиколотку в мелкой, липкой грязи на берегу и чувствую, что она слишком уж меня отталкивает, чтобы пойти поплавать.

Море – зеркало. Оно меняется в зависимости от цвета неба. На рассвете розоватое, а уже через несколько минут – серебристо-белое. По утрам оно такое же синее, как небо. Границы между ними стираются, и кажется, будто бы море исчезло. Сарсенбай говорит, что видел его черным во время бурь.

На следующее утро мне предлагают снова спуститься к воде, но я отказываюсь. Да, я приехала в Узбекистан, чтобы рассмотреть то, что раньше было морем, но поняла, что делать это проще на расстоянии – с точки, где море не кажется просто печальным, вонючим, мертвым местом. Оттуда, где у края плато парят беркуты, охотясь на мышей и сусликов. Те прячутся в саксаулах и других любящих соль кустарниках, которые метр за метр отвоевывают себе землю по мере отступления воды.

Пейзаж кажется разрушенным и минималистичным, но в то же время он живой и даже динамичный. Когда мы идем к каньонам, Сарсенбай предупреждает о диких кабанах, а когда я на рассвете спускаюсь к берегу Аральского моря – о диких собаках. В долине внизу щебечут невидимые птицы. Рядом кружит стрекоза. Ее тело отливает металлическим зеленым цветом, а двойные крылья жужжат, словно роторы. Порхают бабочки – голубые, черепаховые, черно-белые, ярко-оранжевые. Каждую весну пустыни в Узбекистане краснеют от цветения мака. Несколько дней красные пески Кызылкума вдвойне оправдывают свое название. Должно быть, это очень зрелищно. Но сейчас я вижу только остатки – семенные коробочки. А еще я вижу норы в земле, где днем скрываются от жары и спят мелкие млекопитающие. Сарсенбай рассказывал, что его предки охотились на оленей и теперь уже вымерших каспийских тигров. Сейчас тут, конечно, не такая богатая фауна, но это все равно ни в коем случае не мертвое место – еще и потому, что весь регион усеян древними крепостями и затерянными городами, напоминающими о неумолимости песка и времени.

Мы остановились у Гьяур-Калы, зороастрийской крепости IV века до н. э., построенной из сырцового кирпича на вершине холма. На холме напротив – кладбище Миздакхан. Согласно зороастрийской традиции, здесь был похоронен Гайомарт – первый человек и отец человечества. Его мавзолей представляет собой огромные Мировые часы. Кирпичные стены разрушенного здания возвышаются на 8–10 метров. По ним бегут трещины. Потолок уже обрушился, но арки, которые его когда-то подпирали, еще держатся. Сарсенбай рассказал, что каждый год от руин отваливается по кирпичу – это обратный отсчет до конца света.

* * *

«Главная проблема – это пыль», – говорил Отабек. Неумолимая, соленая пыль, которая «оседает в западном Казахстане, в Каракалпакстане и в Туркменистане, а также летит в прикаспийские страны».

Она везде.

В 1975 году советские космонавты сообщили о мощных пыльных бурях, обрушившихся на обнажившееся морское дно в юго-восточной части Аральского моря. К тому времени уровень воды упал на 5 метров – открылись песчаные отложения, которые складывались тысячи лет. Без растительной жизни, способной стабилизировать эти отложения, девственная поверхность была уязвимой для ветра. А в этой части света прямо из сибирской степи дует сильный ветер. Под его безжалостным напором создается новый ландшафт – эоловый пейзаж. Песок образует серповидные дюны, которые постоянно перемещаются – их называют барханами [379]. Мелкие частицы поднимаются высоко и могут улетать на сотни километров. Чем меньше становилось море, тем больше обнажалось земли – и тем страшнее становилась пыль.

Ежегодно с песков Арала сдувается от