Ищите ветра в поле - Алексей Фёдорович Грачев

— А то и по Ванюшке слезы, — добавил еще кто-то задумчиво. — Может, и он энта полоснул. Ишь шустрый какой, сапоги лаковы...

Сахарок обернулся и оскалил зубы по-собачьи, и хрип горла был схож с коротким собачьим рыком.

3

Они собрались в кабинете начальника милиции уже соседней с Хомяковым волости и молчали. Македон, закатав рукава верхней тонкой, из сатина, и нижней матросской рубахи, растирал локоть — зашиб, спрыгивая второпях с подводы. Вася вроде бы безучастно смотрел в открытое окно во двор, заросший акацией. Костя привалился к холодным изразцам высокой печи с медными крышечками отдушин и разглядывал сидевшего посреди кабинета на стуле Сахарка.

— Так кто же очистил лавку и марфинскую церковь? — спросил он. — Где деньги, материя, часы, папиросы «Сафо», порошок зубной «Калодонт»? Вино, понятно, выпили. И пряники съели. А вот вещи?

— Откуда мне знать, — улыбнулся Сахарок, его глаза сощурились, он оглядел агентов, пожал плечами. — Прыгнули из поезда, признаюсь. Шли ночью, прохладнее потому что. Днем спали в ямах у костра.

— Так мы и поняли, что вы по ночам, вроде коростелей, бежите. Только не прохлада, а чтоб люди не видели.

Сахарок подвинулся на стуле, но не отозвался, тряхнул копной черных волос.

— А землемера кто? — спросил Костя. Но не ожидал, что так встрепенется задержанный.

— Это мне не клепайте! — закричал он, вскинув голову, подавшись вперед. — В Рыбинске лошадей увел с базара, признаюсь. Одну бросил посредь улицы, а другую отвел к девкам, к татарской церкви. Там у них в комнате за печь поставил. Потеха... Стоит и жует их сенники, а они визжат...

Он ухмыльнулся, но молчание прогнало ухмылку, заторопился:

— А то сопру с телеги на базаре что-нито. Бидон молока или стяг мяса. Веселый я человек потому что. А землемера не трогал...

— Откуда узнал, что тронули землемера? — спросил теперь Вася. — Не покойная сообщила в церкви?

— В церкви услыхал. Не от утопшей, а от живых людей. Не меньше, чем про утопшую, болтали там, в церкви-то. Мол, с попом аль без попа понесут того землемера на свое место?

— А кто же тогда? — опять задал вопрос Вася.

Сахарок быстро глянул на него, опустил голову. Руки сцепились на заляпанных краской штанах. Похрустел пальцами — нет, волновался Сахарок. Не было ему весело, хоть и скалил поминутно свои крепкие и белые, не по уголовной жизни, зубы.

— Слыхать слыхал, а кто — не указали. А иначе ответил бы. Что мне. Я же понимаю, что это ваша работа...

— Скоро понесут и землемера, — проговорил Костя. — Как эту вот двадцатилетнюю. Хотел он хорошей жизни людям, а его за это ножом в бок. Так кто же его?

— Откуда мне ведать, — отозвался со злобой Сахарок. — Ищите...

— Да, будем искать, — буркнул уже Македон, раскатывая назад рукава рубахи. — Не твоя это забота.

— А что же я тогда сижу здеся? — вдруг с радостью вскричал задержанный. — Тогда выносите суд за лошадь, которую у девок оставил.

— А почему из поезда прыгал? Коромыслов, что ли, повел за собой?

Сахарок покосился на Васю, говорившего эти слова, втянул воздух ноздрями, тихо сказал:

— Там я вместе со всеми... От сыщика уходили.

Костя прошел к столу, сел, достал из кармана карандаш, четвертушку бумаги. Сахарок поджал ноги, сказал, снова веселея.

— А вас, гражданин начальник, я хорошо знаю. По одному делу меня держали там, у вас в губрозыске. В ночлежке «Гоп» вы меня вытаскивали из-под нар. Будто я с мужика сапоги спер. Отпустили потом, потому как сапоги те я в карты выиграл у мужика, а он пожаловался. Вошли вы в мое тогда положение, отпустили...

— И сейчас надеешься? Ну, хватит, — устало сказал Костя. — Передохнуть нам надо. Третьи сутки идем за вами.

— А что рассказывать?

— Как бежал из поезда. С кем бежал. Ну, с кем мы точно знаем: Захарьинский, Коромыслов.

— Это какой Коромыслов?

Сахарок оглядел агентов, вошедшего начальника волостной милиции — высокого парня, перепоясанного портупеей, в синих ярких галифе.

— Там он под фамилией Казанцев, а на деле Фока Коромыслов, которого не можем отыскать с двадцать третьего года.

— Не знаю. Казанцев был с нами. Раньше не знавал я его. Не встречались ни в шалмане, ни в тюрьме. И на стреме при нем не стоял.

— Рассказывай! — снова потребовал Костя. — Как брали церковный «воздух»? Как очистили лавку? Как убивали землемера?

Сахарок вскинул руки, как защищая лицо от удара кулаком. Поддерживая стул, перебежал к столу, сел и близко глянул Косте в лицо:

— Не убивал я землемера. Вот те крест...

Перекрестился и снова уставился на Костю, ожидая, что появится на его лице: поверит ли словам или нет.

— Не за кражу бидона с молоком мы тебя взяли, Сахарок, — сказал Костя, записывая дату этого жаркого июльского дня. — Церковь, магазин, землемер. Полная катушка ниток.

Сахарок ударил себя в грудь кулаком, закричал с тоской и яростью:

— Не убивал, хошь чем поклянусь. Вешайте вот счас, все одно в петле то же скажу. Что в Рыбинске — было дело с лошадью, в магазине был и в церкви тоже. А землемера не знаю.

— Где духи, шелк, часы, взятые в магазине? Где деньги из церкви? Куда девали? И где твои дружки? — вот что нам надо знать, Сахарок, да побыстрее. Выкладывай, для тебя же польза.

И Сахарок вдруг сдался:

— Вроде как на хуторе у Янсона духи. Федя ходил туда.

— Кто такой Федя?

— По Рыбинску знакомый.

Сахарок покосился на открытое окно. Оттуда послышался топот ног и долгий визгливый мужской голос:

— За ляжку он, за ляжку. Сволота этакая, раз не продал за его цену, он ее за ляжку, угнать чтобы это...

Стучали шаги внизу, кто-то смеялся, катила тележка то ли во дворе, то ли по деревянному тротуару, закрытому тенью от деревьев и кустов остро пахнущей акации. Сахарок потер лицо, проговорил торопливо:

— Люблю смотреть, как щупают мужики ляжки лошадям. В ляжке у нее вся сила. По ляжке и ход лошади. Коль жидка...

— Тебя про дело спрашивают...

— А меня понесло к церкви, — как не расслышав голоса Кости, продолжал уныло Сахарок,