Рассеяние - Александр Михайлович Стесин

то, что прадеда, последнего из них, звали Мендлом, а прапрадеда — Ури. Папа не знал своего деда. Осталась фотография — древняя, дагерротип. Кто на ней? Мендл? Ури? Или даже отец Ури? В детстве я любил разглядывать эту фотографию и запомнил на всю жизнь, хотя во взрослом возрасте ее уже не видел. На ней — хасид с длинной марксовской бородой и пейсами, в кипе, лицо строгое, непроницаемое, не имеющее ни малейшего сходства ни с моим, ни с папиным, ни с дедушкиным, как ни вглядывайся. Странно, что и он был Стесин. Что он — мой предок. Знал ли он что-то обо мне, потомке, чего не знаю я сам? Где раздобыть это знание? Через Ancestry.com? Через изучение языка, на котором говорил Ури? Не идиш, так хоть немецкий. Если версия происхождения нашей фамилии от немецкого местечка Штессен все-таки верна, значит английская транскрипция, Stessin, — шаг в правильном направлении. Одно время, в первые годы жизни в Америке, нам периодически звонили незнакомые люди, нашедшие нашу фамилию через «Белые страницы». Не родственники ли мы Ларри Стессину или Сьюзен Стессин? Родители отвергали любые предположения, шарахались от этих Ларри и Сьюзен, пытающихся открыть неведомые родственные узы, шарахались от самой идеи родства. Что их так пугало? Ведь вся наша семья — обрубленные связи, разорванные нити.

Если по порядку, надо бы начать с дяди Левы, старшего брата моего деда. Стесин, Лев Маркович, 1908 года рождения, — отец художника Виталия Стесина. По образованию — журналист. В 1930‑м был призван в армию, в 1941‑м ушел на фронт в звании старшего лейтенанта, а закончил войну капитаном интендантской службы. Был ранен, получил несколько орденов и медалей. Был убежденным коммунистом. Любопытно, что по версии, выдуманной Виталиком, его отец был репрессирован, работал редактором газеты в какой-то глухомани за 101‑м километром; там якобы и прошло детство будущего художника… Так он рассказывал Жаркову и другим кельнским друзьям. И, если бы не мой папа, я бы тоже охотно поверил в эту историю, стал бы искать Льва Стесина в списках «Мемориала». В конце концов, выдуманная Виталиком история — ничем не хуже байки про сточетырехлетнего всадника Шмуля. «Что есть истина?» — вопрошал Пилат. Может, и семи поколений раввинов тоже не было?

Если верить семейному преданию, мы — коэны, еврейское духовенство, потомки Аарона. Генетический анализ 23andMe вроде бы подтверждает эту легенду или, во всяком случае, не опровергает ее. Да, действительно, мой генетический профиль содержит наиболее распространенный среди коэнов гаплотип. Стало быть, духовенство. Недаром родословная по отцовской линии насчитывает семь поколений раввинов; последним из них был мой прадед, Мендель Уриевич. Дедушка, папин отец, тоже мечтал стать раввином, но он жил при советской власти и вместо раввина стал математиком, положив начало новой династии. Папа, дядя Витя, троюродный брат Пашка и старший сын Пашки, мой племянник, — все математики. Я же, в отличие от них, никогда не блистал математическими способностями. Да и к коэнам причислить себя уже нельзя: ведь коэну запрещается иметь дело со смертью; он не должен бывать на кладбище и уж тем более не может быть врачом. А я — врач, и если выбирать «касту», я хотел бы принадлежать к касте врачей. Но врачей, насколько мне известно, в папиной семье не было. Впрочем, чем больше я узнаю о своей семье, тем больше сюрпризов. И деление на «не было — было» все проблематичней.

Что точно было: пятеро детей. Лева был старшим. Следующей по старшинству была Соня, затем — Женя, а самые младшие — близнецы Исаак и Ревекка. Они родились в местечке Бобровый Кут Бериславского района Херсонской области. В начале ХX века жизнь там, по-видимому, мало отличалась от жизни в румынской Бричеве. Во всяком случае, немногочисленные сохранившиеся воспоминания выходцев из этих мест подозрительно похожи. Бобровый Кут — одна из самых старых земледельческих колоний на юге Украины, село в четыре улицы на восточном берегу реки Ингулец. Кроме евреев, здесь жили немцы-колонисты, о чем свидетельствуют довоенные названия соседних хуторов: Калининдорф, Штерндорф. Евреи и немцы, говорившие на взаимно понятных языках, жили, судя по воспоминаниям, душа в душу, даже организовали совместными усилиями колхоз «Ройтер Октобер». В период между Первой и Второй мировой здесь, как и в Бричеве, было все: хедер при синагоге, две семилетних школы с образованием на идише и украинском, сельпо и почта, радиоузел и движок с динамо-машиной («плюс электрификация всей страны»), винодельня, маслозавод, трикотажная фабрика, еврейский самодеятельный театр, колхозный клуб с киноустановкой, пионерский клуб с кружками и мероприятиями для детей, фруктовые сады и виноградники. В июне 1941‑го война была еще далеко, а слухи о зверствах нацистов по отношению к евреям казались жителям немецко-еврейского села сильно преувеличенными (как ни крути, немцы — народ цивилизованный).

Но уже к середине августа ситуация изменилась: саперная бригада наспех рыла противотанковые рвы между восточным берегом Ингульца и садами Бобрового Кута; беспаспортным жителям местечка выдавали справки в сельсовете и отправляли в эвакуацию на подводах. В начале сентября Калининдорф и Бобровый Кут были оккупированы немецкой армией. Утром 16 сентября 1941 года начальник гестапо Снигиревского района отдал приказ собрать всех евреев для отправки в Германию. Но логистика Холокоста здесь еще не была налажена, Бобровый Кут находился далеко от железной дороги, и ни о каких «еврейских поездах» речи быть не могло. «Окончательное решение» пришлось организовывать прямо на месте. Их собрали во дворе маслозавода и погнали в Евгеньевскую степь, к двадцатиметровому заброшенному колодцу, выбранному в качестве места захоронения. Начальник дал отмашку, и начался отстрел. Трупы сбрасывали в колодец; некоторых бросали туда живыми.

…Я пишу урывками, то и дело отвлекаясь на новости из телеграм-каналов. Та же география — и та же история, снова и снова. Николаев, Херсон, Ингулец, Бобровый Кут… После того как территорию Николаевской области освободили в марте 1944-го, комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков установила, что в бойне у Евгеньевского колодца погибло около девятисот человек: все еврейское население Бобрового Кута и соседних местечек плюс двести беженцев из Бессарабии. Вот, стало быть, где могли впервые встретиться две линии моей семьи, Стесины и Витисы. Были ли и они среди заживо погребенных? Что касается династии раввинов Стесиных из Бобрового Кута, память о них сгинула в том колодце. В период оккупации были уничтожены все документы, и о предках Мендла Урьевича уже ничего не узнать. Впрочем, ни его самого, ни его пятерых детей трагедия Бобрового Кута не коснулась: они к тому времени были уже в Москве.