Рассеяние - Александр Михайлович Стесин

в армейской палатке о здоровье Мендла, мечтал пойти по отцовским стопам и стать раввином, так и мой папа унаследовал профессию Исаака, с которым у него всегда были близкие отношения. Я же не стал ни математиком, ни раввином, но папа — мой любимый друг и role model всю жизнь. Теперь мы оба преподаем в университетах системы SUNY[56], он — в Олбани, я — в Стони-Бруке. По утрам созваниваемся перед лекциями, которые я читаю студентам-медикам и ординаторам, а он — студентам и аспирантам математического факультета. Жалуемся друг другу на бюрократическую бессмыслицу, которой славится наш родной SUNY. Стало быть, все-таки яблоко от яблони…

После войны дед вернулся в Стекловку, чтобы продолжить работу над диссертацией. Но, увы, пока он воевал, задачи, которые дал ему Новиков, уже решили другие. Тогда он сменил тему и научного руководителя — перешел к Лазарю Ароновичу Люстернику, еще одному члену «Лузитании»[57], и через несколько лет защитился в области функционального анализа. После защиты устроился в МИИТ, откуда в 1940‑м выпустилась его сестра-близнец Ревекка (факультет «Вагонное хозяйство»), и проработал там до пенсии. Когда его попрекали отсутствием амбиций (дескать, мог бы взять выше, попытаться взойти на мехматовский Олимп), он отвечал всегда одной и той же пословицей: «Лучше быть головой у кошки, чем хвостом у льва». Вот семейные реликвии, доставшиеся мне по наследству от дедушек — не талит и тфилин, а любимые изречения, афоризмы житейской мудрости. От одного деда — про черных и красных, а от другого — про львиную голову и кошкин хвост.

Вот уже почти сорок пять лет, как жизнь сводит меня с бывшими студентами деда. Среди них — и кинокритик Боря Локшин, и тот кладбищенский сторож с Востряковского… Там же училась и папина младшая сестра, тетя Инна, в одном потоке с будущими олигархами Блаватником и Вексельбергом (впоследствии Блаватник станет сандаком[58] моему двоюродному брату Симе). И то сказать, если бы не МИИТ, я бы, вероятно, не появился на свет. Дело в том, что одной из дедушкиных студенток была моя мама. Однажды она забыла в аудитории учебник, и профессор математики отправил к ней с передачей своего сына Мишу, аспиранта мехмата. Так встретились мои родители.

Через год мамина судьба едва не сделает крутой поворот: в подмосковной электричке она познакомится с Андреем Тарковским и тот пригласит ее на главную женскую роль в новом фильме по мотивам книги Станислава Лемма. Но в конце концов она откажется от этого предложения и потом всю жизнь будет вспоминать о нем, гадая, что, если бы… Еще через год они с папой поженятся. А через два года друзья и коллеги закатят большой банкет в честь дедушкиного шестидесятилетия. Ночью после банкета с дедушкой случится инфаркт, от которого он уже никогда полностью не оправится, хотя проживет еще одиннадцать лет. Он выйдет на пенсию в надежде дописать, наконец, учебник математики, над которым он работал, кажется, полжизни. Но этот проект так и останется незаконченным. С годами он все меньше будет выходить из своей комнаты, где его основными занятиями станут ловля вражеских радиоволн и чтение (перечитывание) книги Жозефа Анри Рони — старшего «Пещерный лев». В комнате будет вечно пахнуть арахисом и валокордином. На тумбочке у изголовья кровати будет стоять банка с засахаренными монпансье для любимого внука. Время от времени сюда будут заглядывать последние из дедушкиных друзей: ортодокс Юра Фискин, ухо-горло-нос-гомеопат Аркадий Маркович Кокотов, муж покойной тети Иры (когда она умерла, Кокотов поставил ей огромный памятник с фигурой в полный рост на Востряковском), и дядя Хаим, рассказавший мне, пятилетнему, что мы — евреи. Будут еврейские праздники, особенно Песах, когда все они будут петь «Ха-тикву»[59] и «Ломир але инеймен»[60]. Будет маца, салат из яиц, фаршированная рыба, цимес, кнейдлах, тейглах, леках, кугл[61]. Будут бордовые капли египетских казней[62], будут желтые и зеленые монпансье. Будет «Пещерный лев», вечное пристанище Уна и Зура в квартире на первом этаже кирпичной пятиэтажки в Измайлове, на углу Сиреневого бульвара и 15‑й Парковой. Эту трехкомнатную квартиру выменяли на дедушкину комнату в коммуналке на Остоженке и двухкомнатную на Нижегородской улице — ту, что бабушка Стелла в конце концов выбила через Моспроект, где она проработала большую часть жизни. До квартиры на Нижегородской у них была часть ведомственного дома без удобств в Лосиноостровском. Там, в Лосинке, с ними жил прадед Ефим Израилевич после того, как его разбил паралич. Там прошло папино детство. Вот что знаю: Лосинка — это там, где мой папа когда-то был маленьким и страдал запором и дедушка сказал ему: «Если покакаешь, я тебе дам шоколадного зайца». От такого предложения не отказываются. Папа постарался, за что ему вручили шоколадного зайца, и он тотчас откусил зайцу голову. От кого я слышал эту историю, от дедушки или от папы? А о том, как папа коллекционировал пистолеты? Неужели это — дедушкины рассказы, обрывки его речи, сохранившиеся в моей памяти с раннего детства (его не стало, когда мне было семь)? Если так, они сродни чудом уцелевшим словам из языка этрусков, пиктов или гуанчей. Меня всегда поражала эта работа: разве можно по отдельным словам пытаться воссоздать целый язык, навсегда исчезнувший вместе с его носителями и, судя по всему, не родственный ни одному из известных языков мира, канувший язык-изолят? Оказывается, можно.

Кого не помню на пасхальных застольях в Измайлове, так это дедушкиной родни. Ни брата Левы, ни сестры Сони. Сестра Рива, дедушкин близнец, умерла от рака толстой кишки задолго до моего рождения. Помню ее дочь, тетю Зину Шиманович. Одно лето мы жили у них на даче. Зинин сын, мой троюродный брат Рома, гонял на велосипеде «Орленок», орошал мочой кукурузные всходы на соседнем участке, обзывал меня «тупым Аликом» и грозился «маленько поколотить» («маленько» — его любимое слово). Он был на три года меня старше. После обеда нас загоняли на мансарду, где каждый должен был в течение часа читать про себя Жюля Верна. Рома читал «Детей капитана Гранта», а мне достался «Таинственный остров». Вечером брат рассказывал взрослым, с каким удовольствием он читает (запоем, взахлеб!), а я отмалчивался, тихо ненавидя весь этот летний ад — и Жюля Верна, и обоссанную кукурузу, и садистски замученных жуков-пожарников, и кучерявого Рому с его обидными обзывалками и подколами. Недавно я узнал, что он тоже живет в Америке — закончил Принстон и аспирантуру Массачусетского технологического института, основал