Кинжальщики. Орден низаритов без легенд и мифов - Вольфганг Викторович Акунов

и предоставляемых измаилитам слабостью сельджукской власти, он оказался способным разработать и претворить в жизнь стратегию, позволившую измаилитам извлечь для себя из сложившейся ситуации максимальную пользу. Идея создания целой цепи крепостей на труднодоступных горных вершинах, хотя ее вряд ли можно назвать революционной саму по себе, была идеальным решением, позволившим Хасану превосходно адаптироваться к ситуации, в которой он оказался со своими «вернейшими из верных». Каждая новая крепость, захваченная или построенная низаритами, облегчала их положение и, соответственно, усложняла положение враждебных им сельджуков. Кроме того, особенности и характер местностей, в которых возвышались, в большинстве своем, цитадели восточных измаилитов, грозили потенциальным осаждающим голодом или, во всяком случае, недостатком продовольствия, а также незбежными в случае продолжительной осады болезнями, в гораздо большей степени, чем осаждающим.

Но гораздо более внушительным и впечатляющим, чем все перечисленное нами выше, представляется способ, которым низариты адаптировали свои усилия, направленные на достижение все большего успеха «общего дела», которому они посвятили всю свою жизнь, к искусно используемым ими внешним обстоятельствам. Потенциальные возможности, таившиеся в глубинах долгой низаритской традиции подпольной работы, и открываемые ею, использовались если не в полной, то в максимально возможной мере. При этом использовались два варианта достижения поставленной цели. Первый вариант был, так сказать, «бескровным». Ключевые фигуры враждебной низаритскому ордену властной иерархии были постоянными объектами вербовки, или идеологической (или религиозной, что, в приниципе – одно и то же) обработки низаритскими миссионерами-«даисами». Если же эти ключевые фигуры оказывались неподкупными или «идеологически (религиозно) устойчивыми, они становились «мишенями» для кинжалов или яда низаритских «фидаинов», в рамках второго, «кровавого» варианта. Таких, не желающих «идеологически разоружиться», безо всяких колебаний ликвидировали. По иронии судьбы, именно использование, в рамках этого второго варианта, политических убийств в качестве орудия государственной политики, принесло низаритам наибольшую известность и зловещую славу «ассасинов». В то время, как отнюдь не менее, а напротив, гораздо более многочисленные примеры успешного применения восточными измаилитами первого, бескровного, варианта расширения своей зоны влияния, становились (и до сих пор становятся) предметом описания (и обсуждения) гораздо реже.

В то время как регулярные убийства низаритами своих противников создали атмосферу всеобщего террора и способствовали сохранению атмосферы постоянной смуты и разброда в рядах сельджуков и других противников «саббахитов», ответная реакция этих напуганных донельзя недругов часто больно ударяла по измаилитам. После каждого «громкого» убийства лидеры оказавшейся под очередным ударом низаритов «партии» приходили в ярость и начинали вести себя, как раненые звери. Их слепая месть обрушивалась на всякого сторонника измаилитов, до которого они могли добраться. Таким манером светскими и духовными властями истреблялись сотни и тысячи измаилитов, в большинстве своем не повинных ни в каком ином преступлении, кроме верности своим религиозным воззрениям. В результате этих массовых репрессий значительно сократилось число измаилитов во многих попавших под удар областях, да и над измаилитами других, не столь пострадавших, областей нависла серьезная угроза (что, однако, нисколько не вредило низаритскому «общему делу»). Как уже мог убедиться уважаемый читатель, население как крупных и мелких городов, так и сельской местности и без того испытывало ненависть к сельджукам. И всеобщее социальное недовольство (ведь именно задавленному податями простому народу всегда приходится «платить за разбитые горшки») дополнительно обострялось в более урбанизированной части страны, где жестокие репрессии против измаилитов приводили к наибольшему числу жертв.

Все это во многом объясняет нам успешность реализации замыслов «худжи» Хасана ибн Саббаха и эффективность его тактических приемов, даже при отсутствии у нас подробных сведений о личности вождя восточных измаилитов. Однако средневековые мусульманские хроники, пережившие столетия описывают его не только как выдающегося конспиратора, политика, стратега, тактика и мастера оперативного искусства, но и как обладателя больших для своего времени научных знаний, живо интересовавшегося астрономией и астрологией (подобно многим карматам и измаилитам до него), геометрией, арифметикой и алгеброй (или, по-арабски, «аль джеброй»). С учетом данных обстоятельств, не следует удивляться тому, что Аламут со временем превратился в подлинный «храм науки» – научный и учебный центр, в котором трудились многочисленные ученые (многие из которых, кстати говоря, не были измаилитами), съезжавшиеся в «Орлное гнездо» изо всех уголков мусульманского мира, чтобы воспользоваться великолепной аламутской библиотекой, не уступавшей даже библиотекам учрежденных павшим впоследствии от кинжала «фидаина» визирем и «атабеком» султана Низам аль-Мульком в разных городах (с целью более эффективного опровержения измаилитского «лжеучения) в ряде городов Сельджукского султаната исламских университетов, названных в его честь Низамийя. То обстоятельство, что Хасан ибн Саббах был привержен к «учению книжному» и любил науки, не должно нас удивлять. Ведь он происходил из состоятельной семьи, был иранцем (несмотря на легендарную химьяритскую родословную его далеких предков) и вырос в Персии, где ученость издавна ценилась в числе первейших добродетелей. Вот и Хасан, как типичный сын своей страны и своего народа, был не чужд любви и тяге к знаниям. Однако в некоторых, носящих «сенсационный» характер, исторических книгах, посвященных «секте кровожадных наркоманов-ассасинов», не найти этого, близкого к историческому, образу «худжи» Хасана – «друга и покровителя наук», а не «коварного паука, раскинувшего свою паутину из скорей «паучьего», чем «орлиного» гнезда, по всему «дар-аль-исламу» и даже за его пределами. Такой – пусть искаженный, но зато сильней пленяющий воображение – портрет основателя назиритского движения, наверняка привлекает больше читателей…Однако «сгибни мир, но соблюдись истина!»…

Вне всякого сомнения, «худжа» Хасан предъявлял высокие нравственные требования как к себе самому, так и к своим последователям. И был строгим судьей других людей и их поступков. По дошедшим до нас сведениям он, захватив Аламут, больше никогда не покидал стен своей горной крепости и лишь дважды выходил из своей тамошней «заоблачной кельи», в обоих случаях – для того, чтобы подняться на крышу и бросить с нее взгляд на происходящее внизу. Его жена и дочери, отосланные им из Аламута, когда перед гарнизоном замаячила угроза голодной смерти, так и не были возвращены им обратно в крепость и с тех пор оставались под защитой стен Гирдукха, представлявшегося Хасану более надежным укрытием. Хасан явно не причислял семейные привязанности к моральным достоинствам и добродетелям, которые ценил и которым следовал. «Для революционера не должно быть ничего личного». На протяжении долгих лет пребывания Хасана в Аламуте всем обитателям «Орлиного гнезда» было строжайше запрещено употребление вина (а также игра на флейтах и других музыкальных инструментах). Хасан был непримиримым врагом алкоголя, считая его дьявольским дурманным зельем, притупляющим человеческие чувства и подрывающим мораль всех, кто его употребляет. Когда один из его сыновей, по имени Мухаммед, был уличен в тайном хранении кувшина с вином, Хасан, нисколько не колеблясь,