Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

замечает, что «шли все вместе, без чину — царица, царевны, боярыни, много множество народа, мужска пола и женска, рыдающе и плачуще»; а дальше прямо говорит, что на погребении царевичей и царевен, братьев и сестер царевны не бывают.

Верно одно, что в таких церемониях чиновно, официально присутствовали только царь и царевич-наследник. Старый чин двора, чин всей публичной его жизни никого из домашнего мира не допускал присутствовать на этих выходах публично, открыто всему народу.

На погребении царя Федора должен был присутствовать избранный в самый час его кончины 10-летний царь – Петр Алексеевич. По необходимой причине, по случаю его малолетства, его сопровождала вдовствующая царица-мать – Наталья Кирилловна. 15-летнюю вдову умершего царя, царицу Марфу Матвеевну Апраксиных, несли в санях стольники до Красного крыльца, а потом дворяне. Но рядом с избранным царем, также церемониально, по-царски, вышел на провожание и терем в лице царевны Софьи. Подвиг был очень смелый и дерзкий, даже наглый, ниспровергавший старые обычаи и позоривший благочестивый чин жизни царского дворца. Но для терема он был неизбежным, настоятельно необходимым последствием всего того, что постоянно и давно там готовилось. Царица Наталья Кирилловна, конечно, не смогла вынести такой новины прямо, в виду всего боярства и всего народа, издевавшейся над достоинством ее особы, как и над достоинством малолетнего царя. Лицо дочери-царевны в этом случае заслоняло своим царским выходом лицо матери-вдовы. Кроме того, этот подвиг Софьи обнаруживал в полной мере, как твердо и неуклонно она решалась вести борьбу с мачехою, идти к своей властолюбивой цели. Когда гроб поставили на уготованном месте среди храма, говорит современная записка, царь с матерью, поцеловав мощи, изволил идти к себе и у обедни и на отпеванье не были. До конца службы и церемонии оставались только царица Марфа и царевна Софья. Терем пришел в смятение от такого поступка царицы Натальи и в лице старшего поколения от теток Анны и Татьяны выслал ей поучение, что брату так делать не годится и неприлично. Нарушая сам дедовские обычаи и старое приличие, терем зорко сторожил за их исполнением на противной стороне. Рассказывают, и это очень верно, что Софья, провожая брата, изъявляла свое горе страшным воплем и, идя с похорон, также вопила и причитала пред народом: «Извели покойного брата злые люди, остались мы теперь круглыми сиротами, нет у нас ни батюшки, ни матушки и никакого заступника; брата нашего Ивана на царство не выбрали. Умилосердитесь над нами, сиротами! Если в чем провинились мы пред вами, отпустите нас живых в чужие земли, к королям христианским…»[70] Все это было в порядке тогдашних обычаев, и вопить на похоронах с причитаньями было прямым долгом всех горевавших о покойнике. Это было надгробное слово покойнику, где обыкновенно выставлялись ярко все его добродетели и все горе оставшихся по нем родных. После похорон двери терема затворились, и он замолк. Но он умел иным образом разговаривать с народом, и особенно со стрельцами, сила которых была так ему надобна. По городу пошли слухи – одни возмутительнее других. Между прочим тайком рассказывали, что будто бы брат царицы Натальи, Иван Кириллович Нарышкин, только что возвращенный во дворец из опалы, надевал на себя царскую порфиру, диадиму и корону, садился на трон, говорил, что ни к кому царский венец так не пристанет, как к нему, что в этом положении застала его царица Марфа и царевна Софья, начали его упрекать за неслыханную дерзость при царевиче Иване; что он, соскочив с трона, кинулся на царевича, схватил его за горло и чуть не задушил[71].

Подобными сплетнями терем очень долго мутил царство и вызвал наконец страшную, бесчеловечную грозу Петра, порешившего с ними в 1698г. Мысль терема быстро росла, распространялась, наполняла умы стрелецких сходок, охватила почти все слободское население Москвы. С небольшим через две недели слово стало делом. 15 мая стрельцы во всем своем ополчении с копьями, бердышами, ружьями, пушками стали у царского дворца пред Красным крыльцом и потребовали на расправу ненавистных им, а главное, ненавистных и опасных терему бояр и других сановников, особенно родство Нарышкиных. Вышел на крыльцо малолетний царь Петр с матерью-царицею, вышел царевич Иван, из-за которого и дело начиналось, будто он задушен Нарышкиными, вышел святейший патриарх. Но не здесь находилась точка тяготения стрельцов; не эти лица могли понятно говорить с ними; не к ним стрельцы и пришли хвалиться своею службою. Там, внутри царских хором, находилась другая, невидимая власть, призвавшая их на собственную защиту и действовавшая на них как бы электрическим током. Перед тою властью они пришли заявить свою службу и заявили ее чудовищным кроворазлитием. Имя той власти было – царевна. Как еще недавно велико было слово царь, так теперь в той же мере стало великим слово царевна. Оно теперь повелевало царством, спасало и губило людей. Одним этим именем был спасен, например, как чужой совсем человек датский резидент в то самое время, в которое гибли на копьях сторонники Нарышкиных. «Не трогайте. Это посланник. Он говорил с царевною», – кричали беспрестанно провожавшие его стрельцы своим товарищам и тем вывели его из беды.

Понятно, что в две или три недели поднять таким образом стрельцов было невозможно, и нет сомнения, что терем при помощи хороших пособников, каким, например, был Иван Михайлович Милославский, сочинил эту плачевную трагедию в течение всего царствования старшего брата. Воплотив мысль терема в дело, стрельцы на другой день пришли тоже с оружием уже не к Красному крыльцу, а к Постельному, находившемуся на внутреннем царском дворе, т. е. пришли поближе к терему являть ему свою службу. «И выходили к ним говорить государыни-царевны, чтобы они, помня крестное целованье, так к ним в дом их государев не приходили с невежеством». Хорошо было невежество! Иван Нарышкин, которого требовали теперь стрельцы, не был сыскан в это время, и царевны упросили оставить дело до утра. На третий день, 17 мая, стрельцы по уговору явились снова на Постельное крыльцо беседовать с теремом: и к ним выходили говорить государыни-царевны. Выдуманный царь Нарышкин был выдан, пытан, изрублен на части, и череп его взоткнут на копье.

На четвертый день, 18 мая, стрельцы явились без ружья, потому что оружием все уже было сделано, и били челом великому государю, т. е. десятилетнему Петру, для формальности и (на самом деле) государыням-царевнам, чтоб Кириллу Нарышкина, царского деда, постричь. 19 мая стрельцы выпросили заслуженные деньги 240 тыс. и награду по 10 руб. на человека да пожитки побитых бояр. 20-го били челом, чтоб сослать в