Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

мы скоро увидим, что некоторые виды по своей социальной организации больше походят на лошадей, другие – на крыс, третьи – на волков, то есть социально-иерархически они более родственны соответственно копытным, грызунам и хищным, чем друг другу. Для морфолога такая систематика – нонсенс. И такой же нонсенс для этолога считать близкородственным иерархическое поведение макак и горилл.

Несовпадение морфологической и поведенческой таксономии постоянно наблюдается не только внутри классов животных. Если мы возьмем, например, такой параметр как моногамия (пожизненное индивидуальное парообразование), то в одном поведенческом таксоне обнаружим волков, серых гусей и… «дракона» (варана) с острова Комодо, то есть представителей трех различных классов – млекопитающих, птиц и рептилий. При этом из нашего «таксона моногамии» выпадут все рептилии (кроме «дракона»), почти все птицы (за немногими исключениями) и подавляющее большинство млекопитающих. И только по параметру моногамии комодский варан, серый гусь и волк будут братьями, а, скажем, по социальной иерархии – даже не родственники.

Что там классы – различные типы животных могут демонстрировать родственное поведение! Например, осьминоги многими своими этосами (поведенческими моделями) походят не на свой тип, моллюсков, а на хордовых, подтипом которых морфологи считают позвоночных, а стало быть, рыб, амфибий, рептилий, птиц, млекопитающих и нас, людей.

Поймите меня правильно, я вовсе не против морфологической систематики. Я лишь хочу предупредить, что ее нам будет явно недостаточно.

§ 62

И среди множества неясностей, пробелов, загадок – три поистине великие тайны: как возникла жизнь? как зародились многоклеточные организмы? как и откуда появился человек? Убедительного научного ответа мы на эти вопросы не получим, хотя множество существует гипотез, из которых иные объявляются концепциями и даже теориями. Но строгие и честные ученые либо, как «Зубр» (Тимофеев-Ресовский), потешаются над своими наивными коллегами, всерьез пытающимися на эти вопросы научно ответить, либо, подобно Лоренцу, оптимистически заявляют: «Возникновение жизни остается – пока — самым загадочным из всех событий»20. То есть весь оптимизм, как я понимаю, сосредоточивается в выделенном слове «пока!». Но тайна так и остается тайной. Тайной, а не загадкой. Ибо загадки так устроены, что предлагают себя к решению. Тайны же, чем больше в них погружаешься, тем величественнее и недоступнее нам являются.

Вот вам и «общая теория эволюции», которая, как выясняется, не в состоянии пролить свет на самые фундаментальные, самые ключевые и осевые моменты движения жизни.

§ 63

И три метафизических вопроса. Поскольку они «после физики», любой «физик», то есть ученый, может, конечно, сказать: не мне его решать. Но все эволюционисты с этим вопросом сталкиваются, словно на стену налетают, когда начинают теоретически обрабатывать эмпирические данные.

В научном эволюционном мышлении таких стен, как я вижу, по меньшей мере три, то есть три взаимосвязанных или состыкованных друг с другом метафизических вопроса.

О первом вопросе мы уже упоминали: целенаправлено или случайно общее движение жизни? Суждено было Одиссею проплыть между двумя чудовищами и добраться до Итаки, или же вся одиссея представляет собой цепочку сплошных случайностей: случайно встретился с Цирцеей, случайно она с Одиссеем целый год влюбленно жила, случайно посоветовала ему плыть ближе к Сцилле, случайно Одиссей к ее совету прислушался и т. д.

Второй вопрос. Одиссей, безусловно, великий герой. Но если не всеми, то самыми крупными своими подвигами он обязан «советам Афины». Афина, разумеется, великая богиня, но все ее, так сказать, судьбоносные советы должны были соответствовать «Совету богов», а совет олимпийцев, в свою очередь, – предречениям Мойр, богинь судьбы. В гомеровском мире представить себе Одиссея без Афины невозможно. Именно теснейшее взаимодействие Афина-Одиссей (интеллектуальное, эмоциональное, иногда натурально биологическое, когда Афина омолаживает или устаревает своего любимца, силы укрепляет, болезни исцеляет) делает героя столь хитроумным, столь неотразимым и победительным. Афину же (против Посейдона, например) поддерживает Совет богов, а решения последнего вписываются в общий план, в общее движение, в «общую теорию» Судьбы-Мойры. Так кто же настоящий герой поэмы? Личность Одиссей или иерархическая сверхличность, имя которой Мойра-Зевс-Афина-Одиссей? Может статься, вся многострадальная жизнь великого античного героя не что иное, как сложный для нас, но для греческого космоса – элементарный поведенческий акт, продиктованный потребностью Мойры, мотивацией Зевса, эмоциональными состояниями Афины?

Зоологов, понятное дело, Одиссей не больно занимает. Но поставленный нами вопрос их тоже мучает. Что считать клеткой и что – организмом? Что такое индивид? Бактерия – индивид? Одноклеточное растение – индивид? Если одноклеточное живое существо считать индивидом, то почему нельзя считать индивидом клетку в многоклеточном конгломерате? И где проходит граница между многоклеточным конгломератом и многоклеточным организмом? Если ген определяет все дальнейшее развитие организма, то почему за организмом мы признаем индивидуальность, а за геном – нет? Уже на клеточном уровне исследования возникают вполне метафизические споры, и некоторые ученые предпочитают рассматривать многоклеточный организм (скажем, губку) как государство из клеток, наделенных некоторой автономией, а стало быть, и индивидуальностью (разрежь губку на мелкие части – она потом опять соберется). Казалось бы, муравей – индивид бесспорный. Но некоторые мирмекологи (исследователи муравьев) не без основания предлагают считать полноценным и самодостаточным индивидом муравейник, а отдельного муравья – подвижной клеткой (ведь оказавшись в полном смысле вне муравейника, «клетка» умирает через несколько часов из-за недостатка определенных химических веществ).

Проблема эта – внутриорганизменности-организменности-надорганизменности, или неиндивидуальности-индивидуальности-сверхиндивидуальности – экспонируется как «вниз» до клеточного уровня, так и «вверх» – до вселенских масштабов. «Мир задуман и создан как единый гигантский пестрый ковер, каждая из «ворсинок» которого не существует отдельно от всего целого, но имеет смысл лишь будучи вплетенной в его ткань, в рамках всеобъемлющего единого бытия. Не располагая всем сразу, нельзя ничего иметь в отдельности»21. Есть и такая точка зрения, и с каждым годом она становится все более распространенной в «общей теории эволюции».

Нас это тоже, господа, касается. Еще совсем недавно мы были «винтиками», виноват, клетками гигантского и могучего сверхчеловеческого организма – Сталинской империи. Теперь организм занедужил: сплоченные прежде клетки стали постепенно утрачивать свою когерентность, и в результате начала расслаиваться, расчленяться, распыляться национально-историческая личность, как на макроуровне (империя разделилась на независимые государства; оставшаяся, «осевая» Россия все менее подобна себе самой), так и на микроуровне, ибо хотя «винтики» и «клетки» внутренне ощутили себя намного более индивидуальными и свободными, но одновременно разбрелись во все стороны хорошие ученые, словно динозавры в одночасье вымерли русские писатели и поэты (перефраз Евгения Водолазкина)… Преувеличиваю, разумеется. Но насколько человек индивидуален, насколько он личностен по отношению к своей нации, ко всему совокупному человечеству – это, поверьте, фундаментальная метафизическая проблема, которую разные люди (философы, ученые, поэты, богословы) по-разному пытаются решать.

Третий вопрос: