Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Подавляющее большинство ученых теоретически признают случайность эволюции, однако на практике случай вовсе не исповедуют; а о «слепом случае» мало кто вообще решается говорить. Самые, вроде бы, «случаисты», генетики, случай почти всегда стараются оговорить. «Случайность мутаций относительна, – пишут, например, С. В. Мейен и Ю. В. Чайковский. – …Они случайны в том смысле, что их появление и результат, как правило, не удается связать с воздействием внешней среды. В то же время мутации как-то детерминированы работой самой генетической системы организма»14. Возникновение благоприятных для отбора изменений не является делом простого случая, сообщает нам вся классическая генетика. Сам Чарльз Дарвин, введший в биологию понятие случайного, был крайне – я бы сказал, гениально — смущен своим же собственным открытием и пытался заверить оппонентов, что эта случайность – просто непонятная закономерность. То есть все случайно, господа, но имейте в виду, что случайность эта не простая, относительная, детерминированная и, может статься, даже неслучайная в своей закономерности.

Вейсман, который, по утверждению Бердникова, нанес сокрушительный удар по ламаркизму, сокрушительный Вейсман, как мне кажется, не столько опровергает ортогенез, сколько подтверждает его, может быть, сам того не желая. Ведь если индивидуальный приспособительный онтогенез никак и в принципе не влияет на генетический филогенез организмов, то получается, что одноклеточные организмы сами по себе трансформировались в человека, а это случайно никак не могло произойти. Если вероятность возникновения одной бактерии с 2000 ферментами всего один раз за временной интервал в один миллиард лет, по некоторым оценкам, составляет «чудовищно ничтожную»15 величину 10-39950, то вы представляете себе, насколько ничтожной должна быть величина для случайной мутации этой бактерии в самого Вейсмана?!

Конрад Лоренц, как и Дарвин, предлагающий нам эволюционный случай, так же гениально, как его научный кумир, этот случай оговаривает. Вершат эволюцию «два Великих Конструктора» – Лоренц их так постоянно величает и уточняет: Изменчивость и Отбор. Они у Лоренца пользуются «методом слепых проб и ошибок»16, «играют в кости»17 и т. п. Но, во-первых, не кажется ли вам сомнительным сам выбор метафоры: конструктор, в моем понимании, – вовсе не тот человек, который пользуется методом слепых проб и ошибок; конструктор создает план, схему, структуру, экспериментальную модель, по которой сперва организуется научно-техническая идея, а затем этому плану и этой структурно-оформленной идее подчиняется все материальное производство. Во-вторых, в одном месте Лоренц как бы сомневается, с кем имеет дело: с Великими Конструкторами или со «сконструированным ими живым конструктором»18, – существенная деталь, ибо «живой конструктор» уж точно в кости не играет, а развивается в соответствии с заранее составленным и воплощенным в нем планом. В-третьих, смотрите: «один из двух великих конструкторов эволюции – Отбор, – пишет Лоренц, – чтобы иметь возможность вмешаться, всегда нуждается в какой-то случайно возникшей точке опоры, и эту опору предоставляет ему его слепой, но прилежный коллега – Изменчивость»19. Опора? Значит, «орто», и, стало быть, Лоренц все-таки допускает ортогенез, но только случайный. Наконец, «игру в кости» он ставит в кавычки, а в одном месте, мне кажется, допускает почти фрейдистскую оговорку, показывая, что чувствует он не так, как заставляет себя мыслить. Смотрите: «То, что из динозавров получились птицы или из обезьян люди, – это в каждом случае исторически единственное достижение эволюционного прогресса, который хотя в общем направлен ввысь – согласно законам, управляющим всей жизнью, – но во всех своих деталях определяется так называемой случайностью, то есть бесчисленным множеством побочных причин, которые в принципе невозможно охватить во всей полноте»20 (курсив мой. – Ю. В.). То есть «направлен», «управляет» всей жизнью, а мы называем это случайностью, ибо во всей полноте в принципе охватить не можем.

По мне, так совсем неудивительно, что, едва человек начал эволюционно мыслить, он сразу и допустил: эволюция должна быть направлена, должна управляться – и, по детской наивности своей, предположил, что сразу же может назвать, чем и как она направляется. Ламарк был далеко не первым. Более чем за две тысячи лет до него о целефакторах как особого рода причинах, действующих в природе, заговорил Аристотель. Ламаркисты пошли дальше: Генри Осборн выдвинул концепцию «аристогенов», Л. С. Берг предложил теорию номогенеза. Продолжил их метафизические21 рассуждения Пьер Тейяр де Шарден, назвав свою теорию ортогенезом.

Обрисую лишь ее контуры, а за подробностями обращайтесь к самому Тейяру22.

Эволюционное движение изначально направлено, но эта направленность носит не статистический, а динамический характер. Направленность осуществляется через механизм наследственности. Да, «пробное нащупывание», но в «пробном нащупывании весьма любопытно сочетаются слепая фантазия больших чисел и определенная целенаправленность. Пробное нащупывание – это не просто случай, с которым его хотели мешать, но направленный случай»23. Для этого движения, как считает Тейяр, характерны три генеральные тенденции развивающегося живого вещества: изобилие, изобретательность и безразличие к индивидам, а эти три тенденции, в свою очередь, объемлются четвертой «тенденцией всеохватывающего единства»24. Как внутренне, так и внешне ортогенез приобретает форму «великого биологического закона „усложнения“»25. «Самая простая протоплазма – это уже вещество поразительной сложности. Это усложнение растет в геометрической прогрессии от одноклеточного ко все более высокоразвитым многоклеточным»26. «…Обновления, ставшие возможными при каждом размножении, дают нечто лучшее, чем взаимную замену, они прибавляются одни к другим, и их сумма растет в определенном направлении… Иными словами, появление линии развития как естественной единицы, отличной от индивида. Этому закону направленного усложнения, в ходе которого вызревает и сам процесс, породивший, исходя из микромолекул, а затем мегамолекул, первые клетки, биология дала название ортогенеза… Без ортогенеза было бы лишь распространение вширь; с ортогенезом обязательно имеется какой-то подъем жизни»27. Так говорит Тейяр.

И он же призывает прекратить внутрисемейную распрю ламаркистов и дарвинистов. «…В единстве организованного мира стоило бы выделить и различно трактовать две главные зоны: а) с одной стороны, зону (ламаркистскую) очень больших комплексов (особенно человек), где ощутимо доминирует антислучай; б) с другой стороны, зону (дарвинистскую) малых комплексов (низшие живые существа), где этот же самый антислучай может быть схвачен под покровом случая лишь путем умозаключения или догадки… Правильно понятый неоламаркистский «антислучай» – не просто отрицание дарвиновского случая, напротив, он представляет собой его использование. Между этими двумя факторами существует функциональная дополнительность, можно было бы сказать, симбиоз»28.

§ 69

Тема вторая: сферогенез – я так бы ее обозначил. О разных сферах земного бытия заговорили еще до Вернадского, но именно Вернадский, как я понимаю, придал этим научным разговорам форму